Всегда знала, что буду актрисой, никаких сомнений, хотя в роду нет актеров. И брат с сестрой выбрали «земные» профессии, и родители не имели никакого отношения к творчеству. Артистка?! Это же сродни космонавту — что-то далекое, заоблачное.
Родители предполагали, что меня ждет филфак или физмат университета. Учеба давалась легко, и педагоги были прекрасные. В конце 1950-х годов, когда многих репрессированных вузовских преподавателей реабилитировали, они подались в провинцию. Поскольку существовал негласный циркуляр — в Москву и Ленинград не пускать.
Для родителей стало ударом, что «блажь» дочери к окончанию школы не прошла. В последних классах я занималась в театральной студии при ТЮЗе, и педагоги дружно благословили на поступление в вуз. Конечно в московский. Папа с мамой были настроены категорично: «Нет, и все!» — поэтому решила ехать втихаря. Купила билет, для отвода глаз вещи сложила в небольшую сумочку — утрамбовала сарафан и что-то из мелочей. За час до отправления поезда попросила соседских девчонок зайти за мной, вроде как позвать на танцы. Мама почувствовала неладное.
— Ты куда собралась, Эра?
— На танцы!
Смешно, я туда ни разу не ходила, считала неинтересным времяпрепровождением. Она вдруг легла на пороге:
— Не поедешь! Только через меня!
Не переступать же через родную мать... Заплакала, поднимаю ее аккуратно, чтобы не перешагнуть и все же успеть прошмыгнуть в дверь. Так и уехала — без вещей.
Долго родители были оскорблены и обижены. Папа очень гордился мной, возлагал большие надежды. «Актриса — это не профессия, это удел легкомысленных барышень», — считал он. И вообще, непрестижно и несерьезно для его умной дочери. Поэтому-то категорически запретил маме писать мне, интересоваться, поддерживать. Даже не разрешил выслать вещи. В чем уехала из дома, в том и ходила.
Но мы с мамой, конечно же, переписывались, она высылала немного денег. Поскольку их все равно катастрофически не хватало, я подрабатывала уборщицей. Вставала в пять утра, чтобы успеть вымыть лестницу — с первого по пятый этаж — в нашем общежитии на Трифоновской. Подскакивала затемно, чтобы никто из ребят не увидел. Стыдно же...
Писала маме, умоляла выслать втайне от папы хоть что-нибудь из одежды. В ответ мама слала слезные письма, умоляла вернуться, не губить свою жизнь.
Особенно страшно стало накануне зимы. Нам с Машей Полицеймако — мы делили с ней комнату и дружили — кто-то отдал демисезонное пальто. Огромное. Жуткого синего цвета. Нашли чан, купили черную краску и долго его варили. А потом перекроили, «украсив» красными дерматиновыми манжетами. Вырезали их из старой сумочки. В подкладку подбили старые кофты, собранные по всей общаге. Лопни, но держи фасон!
— И как же произошло примирение с близкими?
— Папа принял мой выбор, когда увидел на сцене. Мы с труппой Ленинградского театра имени Ленинского комсомола приехали на гастроли в Казань. Играли лучшее из репертуара — «Утиную охоту», «Чайку», «С любимыми не расставайтесь». И везде у меня — ведущие роли. На один спектакль пришли отец с мамой и вся родня. После поклонов и оваций на сцену поднялся главный режиссер и сказал: «В зале присутствуют родители Эры Зиганшиной». Что тут началось! Зал аплодировал стоя. Папа закрыл лицо руками, мама держалась, хотя в глазах блестели слезы радости. Тогда папа плакал, наверное, первый и последний раз в жизни.
Вечером я пришла к ним домой, и он признался, что строгость проявил по единственной причине: надеялся, что закрутив дочери гайки, заставит вернуться. Был уверен, что не пробьюсь, обожгусь. Вот Зыкина, которую обожал, это артистка! Яркая, фактурная. А его дочь — невысокая, хрупкая, никакой стати, не выйдет из нее толка.
Бог миловал, у меня все получилось. Окончила студию при БДТ, была принята в труппу Театра Ленинского комсомола, играла сразу же центральные роли. Даже в массовке не побегала. И папа до конца своих дней мною гордился, собирал рецензии, складывал в альбом и всем хвастался.
— Но это уже все в Ленинграде. Сначала же вы поехали в Москву?
— Казанские ребята подсказали: «Эра, поступай-ка в ГИТИС. Его легко найти. От метро «Арбатская» рукой подать. Есть еще Щепкинское, Щукинское и Школа-студия МХАТ, но ты их не найдешь, а объяснить расположение трудно». Вот и весь критерий: найти легко — туда и поступай. У ГИТИСа имелось еще одно преимущество — общежитие предоставляли сразу же перед турами.
В институт поехала прямо с вокзала. Прежде чем войти в здание, оглядела себя придирчиво и поняла: выгляжу непрезентабельно — в мятом-то платье. Что делать? Вот же характер! Ни секунды не раздумывая, зашла в ближайший жилой дом, позвонила в дверь квартиры на втором этаже. Открыл «старый» по моим меркам мужчина, лет сорока. Попросила: «Можно поглажу одежду? Поступаю в театральный...»
