Речь явно шла не о супруге. Когда Мишулин покупал одежду Валентине Константиновне, всегда говорил, что это для жены, а тут — «любимая женщина». Но задавать вопросы я счел неуместным. Позже он сам все объяснил. На посиделках в гостинице, где иногда присутствовал и Соковнин, мы вели мужские разговоры — о работе, книгах и, конечно, о женщинах.
«Моя личная жизнь всегда была бурной, — откровенничал Спартак. — Есть старший сын — оболтус, уже совсем взрослый. С его мамой встречались по молодости, не сложилось у нас». Потом заговорил и о матери Тимура: «Есть любимая женщина, Таня. Смотрит на меня как на бога. Ругаю иногда: «Что так на меня смотришь? Неудобно!» А она все равно смотрит. Хоть и ворчу, но рядом с ней так хорошо становится, спокойно. Сына вот мне родила. Она ничего никогда не требует».
Спартак часто говорил о своей любимой. О том, что встречаются у него в театре: «Увидит, пуговица болтается, просит «Снимай рубашку» — и сидит пришивает. Будто это главное дело в ее жизни. Заметит — воротничок несвежий: «Давай домой заберу постирать, завтра принесу. А ты другую надень, в гримерке есть запасные». Поесть мне приносит — варенья, соленья собственного приготовления, необыкновенно вкусно».
Эти разговоры я помню почти дословно. Как законопослушный гражданин, если потребуется, готов подтвердить даже в суде, где свидетелей предупреждают об ответственности за дачу ложных показаний.
Однажды она к Спартаку приехала на пару дней во время гастролей. Он представил ее мне: «Это Таня». Миловидная молодая женщина. Держалась Татьяна очень скромно, на концерты не ездила. Ждала Спартака в гостинице и, кстати, жила в отдельном номере, видимо чтобы не возникло ненужных разговоров. Мы практически не общались, только «здравствуйте» и «до свидания», но я ее помню.
Когда услышал в телешоу, будто Валентина Константиновна ничего прежде не слышала о Тимуре, очень удивился. Сам Спартак мне рассказывал совершенно иное. Тем летом я встретил Мишулина и Рудина в аэропорту. Пока ехали в гостиницу, Спартак не произнес ни слова. Он выглядел подавленным, мрачным, словно передо мной другой человек. Я спросил, как он себя чувствует. Болезненно поморщившись, Мишулин признался, что дома совсем плохо. Слово за слово, и выяснилось: кто-то из театра рассказал жене о Тимуре. «Да уж, есть «добрые люди», — сокрушался Спартак. — Не представляешь, какой поднялся скандал. Жить не хочется...»
