Сестра Аля, тоненькая и миниатюрная как девушка, уже спешила ей навстречу по длинному коридору. Прошли в оранжевую столовую, высокими окнами выходящую на заснеженные просторы Большой Невки, сели за стол с белейшей скатертью, расторопный денщик принес чай. Как и положено старой деве, тетя Маня, как называл ее Блок, принимала деятельное участие в судьбе любимого племянника. Сбивчивый разговор вертелся вокруг его увлечения Снежной девой.
— Последние новости таковы: Волохова не любит Сашу, а он готов за ней всюду следовать, — вздохнула мать Блока.
— Мне он сказал, что пока они «проводят время очень нравственно», хотя и странно слышать такие слова от него, — заметила тетя Маня.
— Саша так откровенно ухаживает за актрисой, что Любе на ее предложение поехать за границу легко отвечает: «С тобой неинтересно». И каково ей все это переносить при ее любви, гордости, самолюбии? — сокрушалась Александра Андреевна.
— Люба все-таки не красавица, — заметила сестра, — и красавицы ей опасны. Потому она страдает и плачет... Но кроме жалости к этому цветку, в сущности еще ребенку, ужасно еще и то, что сказка их уже окончена. Если он и вернется к жене, чувство исчезло.
Франц Феликсович — поэт называл отчима Франциком — сидел за столом в военной полковничей тужурке и ласково поглядывал на любимца таксу Крабба, который расшаркиваясь на скользком полу, обходил сидящих за столом и проникновенно заглядывал каждому в глаза в надежде выпросить кусочек.
— Что-то неважное между ними происходит, — глухо проговорил Франц Феликсович, — сплошное декадентство какое-то. Люба уезжает куда-то с Чулковым, Саша проводит все вечера с этой актрисой. Совсем наши дети с ума сошли, по краю ходят.
— А может, поэт просто нашел свою Незнакомку? — робко предположила Мария Андреевна. — И это вовсе не земная страсть, а некое поэтическое поклонение.
— Что ты, Манечка. Саша ведь намеревался даже жить отдельно от Любы, комнату ходил искать. Совсем вроде собрались разъехаться...
Поэт и его Снежная дева всюду бывали вместе: в «Башне» Вячеслава Иванова на Таврической, на литературных журфиксах, концертах, в театре. Как-то большой компанией артистов отправились к Мейерхольду в Куоккалу — дачный поселок на берегу Финского залива неподалеку от Петербурга. Там стояла тишина, зима заканчивалась, но еще часто мело. Ходили на лыжах в молчаливый сосновый лес, любовались синими снежными далями с разбросанными на них дачками с башенками и тоненьким дымком из труб.
Вечерами собирались в столовой за ужином. Много спорили, шутили и смеялись. Мейерхольд, длинный, изломанный, с горбатым носом и порывистыми движениями, говорил об «условностях на сцене», о новых красках в искусстве, о «потайных дверцах в страну чудес».
