Когда выпадали одинокие вечера, Любовь Дмитриевна сидела на диване под лампой и кутаясь в теплую шаль, предавалась невеселым размышлениям. Ее семейная жизнь не заладилась сразу, брак в известной степени оказался условным. С ранней юности в сознании Блока образовался разрыв между любовью плотской, телесной и духовной, неземной. По сути, преодолеть его он так и не смог.
Сразу же после венчания семнадцатого августа 1903 года двадцатидвухлетний муж, по словам Любови Дмитриевны, «принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это «астартизм», «темное» и Бог знает еще что». Молодая жена, которой не исполнилось еще и двадцати двух лет, надеялась, что отношения «потом наладятся». Через год они все-таки стали по-настоящему мужем и женой. В своих воспоминаниях «И быль и небылицы о Блоке и о себе» Любовь Дмитриевна откровенно написала об этом: «Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со «злым умыслом» моим произошло то, что должно было произойти — это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. К весне 1906 года и это немногое прекратилось». Выход своим плотским желаниям он находил в случайных связях и у продажных женщин из дешевых борделей на Лиговке. Она же, по собственным словам, оказалась «брошена на произвол всякого, кто стал бы ухаживать».
Поклонники нашлись в лице приятелей мужа. Ее роман с писателем Чулковым разгорелся быстро и страстно, но так же быстро и погас. «Мой партнер этой зимы, первая моя фантастическая «измена» в общепринятом смысле слова, наверно вспоминает с неменьшим удовольствием, чем я, нашу нетягостную любовную игру, — писала Любовь Дмитриевна. — О, все было — и слезы, и театральный мой приход к его жене, и сцена a la Dostoievsky. Но из этого ничего не получилось, так как трезвая NN в нашу игру не входила и с удивлением пережидала, когда мы проснемся, когда ее верный, по существу, муж бросит маскарадную маску. Но мы безудержно летели в общем хороводе: «бег саней», «медвежья полость», «догоревшие хрустали», какой-то излюбленный всеми нами ресторанчик на островах с его немыслимыми, вульгарными «отдельными кабинетами» (это-то и было заманчиво) и легкость, легкость, легкость...»
Тетка поэта Мария Андреевна Бекетова, летописец семьи, часто бывала в казармах лейб-гвардии Гренадерского полка, где в офицерском флигеле обитала со своим вторым мужем — полковником Францем Феликсовичем Кублицким-Пиоттухом — ее старшая сестра Александра Андреевна. До недавнего времени здесь жили и поэт с женой, но молодым захотелось самостоятельности и они сняли квартиру на Лахтинской.
