На следующий день я узнала, что он расписался с этой женщиной.
Долго, очень долго не могла в это поверить. Нервничала, переживала, думала: «Боже мой! Да она же старше его!» По сравнению с ней я была неопытной девчонкой. Обычно мужчины уходят к молоденьким, а тут — от молодой к старой. Как такое может быть? Не знаю...
Вполне возможно, они нашли друг друга. Слабый мужчина всегда тянется к сильной женщине. А в том, что она сильнее меня, я не сомневалась: пошла ведь с ним в загс, а я все деликатничала...
Однажды возвращаюсь домой после работы. Иду по бульвару, вдруг какая-то цыганка меня догоняет. Идет сзади и бубнит в спину:
— У тебя больные ноги...
Муж и двое детей. Он тебя любит, но вы не живете вместе. Его увела другая... Я знаю, что ты мучаешься. Я тебе раскрою тайну. Давай погадаю?
— Да нет у меня денег...
— Есть!
— Я точно знаю, что нет!
Мы договорились встретиться на следующий день. Сажусь в метро, открываю очешник, а у меня там — семьдесят рублей казенных денег. Я про них и забыла совсем! Меня даже в жар бросило. Как она узнала? Я испугалась, поэтому не стала искушать судьбу и никуда не пошла...
Я не могла простить предательства Петра, наверное, потому что очень сильно его любила.
Обида была настолько глубокой, что я боялась умереть. А мне надо было жить, растить дочь. Но, слава богу, пережить этот тяжелый момент мне помогали семья, друзья. Они отвлекали меня от горьких мыслей, как могли, успокаивали. Олю в театре баловали, она росла настоящей дочкой полка! В итоге я справилась с болью и запретила себе страдать, чтобы элементарно выжить.
Словом, на этом я поставила точку. Себя терзать — это ладно, но портить нервы маленькому ребенку не имею права.
Как только Оле исполнилось семь месяцев, я подала в суд на алименты. Щербаков не возражал и аккуратно выплачивал 25 процентов из своих гонораров.
Но мы продолжали работать в одном театре и вынуждены были пересекаться. Каждый раз это было очень болезненно и для меня, и для него. Встретимся случайно в коридоре, кивнем друг другу, он глаза трусливо опустит и скорей-скорей мимо. Щербаков никогда не спрашивал о дочке и даже не интересовался, как она растет. Видимо, считал: раз платит алименты, значит, совесть у него чиста. И по-другому помогать не надо. Только иногда звонили его сестры, спрашивали об Оле, да еще двоюродные Олины братья позванивали.
Я целиком и полностью погрузилась в воспитание Оли. Забот было очень много: детсад, школа, уроки... Каждый отпуск возила дочь к морю, в Ригу, в Молдавию.
Артисты театра со всех концов света привозили Ольге подарки, она была обласкана их вниманием, одета по последней моде.
Между прочим, киндер-сюрпризы первой в Союзе попробовала.
Я часто приводила ее на спектакли в «Современник». Все в театре при виде Ольги ахали: «До чего похожа на отца!» Думаю, ему передавали новости об Оле. Тогда мне казалось — он такой черствый, что ему безразлична судьба дочери. Только годы спустя я узнала, что он страдал, хотел прийти к нам с Ольгой, но что-то мешало...
Как-то на гастролях театра (Оле исполнилось 7 лет) Щербаков подошел ко мне сам, и мы договорились встретиться и поговорить. В этот вечер мы полтора часа выясняли отношения в моем номере. Разговор был очень трудный.
— Что ты рассказываешь Оленьке обо мне?
— Что у тебя другая женщина...
Что ты нас разлюбил...
— Как ты могла сказать такое? Я Оленьку люблю!
— Я чувствую, как ты ее любишь. Пожалуйста, встречайся, я не против, но только не в твоем доме. Не хочу, чтобы Оля общалась с твоей женой.
— Сейчас я уезжаю в Прагу на гастроли. Как только вернусь, приеду к вам...
Казалось, он настроен решительно. Но я уже знала, что это пустые разговоры. Он вернется из Праги — и все будет по-прежнему. Так и случилось. Проходит неделя, — звоню ему, а у него уже совсем другое настроение.
Помню, как на прощание я ему сказала: «Звони сам, но только когда действительно решишь приехать».
