Было ли это жестоко? Я бы сказал: жестко. Да, отец вел себя в некоторых моментах с нами, детьми, жестко. Он был далеко не ангел. Он был человеком пристрастным, навязывающим свою волю другим… Одно его только оправдывает во всех смыслах — он искренне нас с Лизой любил… Такого отца, как он, не найдешь на всем белом свете!
Пока отец был здоров, постоянно мотался в Ленинград к дочке. Искал любые возможности, чтобы лишний раз с ней увидеться. Например, звонят со студии: «Владимир Павлович, мы хотим, чтобы вы сыграли роль…» — «Ленфильм?» Нет? Тогда идите лесом!» Как только приглашали на «Ленфильм», тут же срывался. Приезжал, забирал Лизу из интерната, заваливал подарками, кормил ее с подружками в ресторане гостиницы «Европейской», развлекал, таскал по театрам… Отец очень боялся одной вещи: во мне он был уверен, знал, что я на его стороне, а в Лизе — нет…
Она была еще маленькая. Ему очень хотелось доказать ей, что в ситуации с матерью он прав.
И когда он заболел, все это рухнуло. Мама ведь тоже ездила к дочери, никто этому не препятствовал. Она ее в каком-то смысле отвоевывала у отца. В итоге получилось, что Лиза стала больше общаться с матерью, чем с отцом… Приезжая в Москву на каникулы, заявляла ему: «Сегодня я с мамой иду в театр». — «Ладно. Во сколько ты придешь?» Отец не препятствовал их общению.
— А Валентина Антиповна приходила к больному отцу?
— Нет. Зачем? Подбодрить? Или поухаживать? Таких сантиментов за ней не водилось.
Да и отца эти визиты не обрадовали бы…
Однажды, правда, она в мое отсутствие пришла к отцу, но исключительно с целью выяснить с ним некие нерешенные имущественные вопросы. Суд быстро принял решение об опекунстве отца над детьми, а вот раздел имущества супругов до сих пор не произошел. Но отец очень плохо себя чувствовал и был не в состоянии говорить об этом. А мама вела беседу на повышенных тонах. Я ворвался в середину их разговора. И попросту потребовал, чтоб мать немедленно ушла. Сказал, что иначе я за себя не отвечаю! Я считал, что с больным человеком так нельзя разговаривать. Ставить перед ним вопросы, на которые он физически не может ответить… И отец тогда сказал с грустью: «Никогда не думал, что наступит такое время, что не я, а меня кто-то будет защищать…»
Пока был жив мой отец, вступать с матерью в какие-либо переговоры я не мог.
Здесь я был непримирим! Я охранял палатку, в которой лежал раненый — мой отец. И готов был убить любого, кто потревожил бы его покой.
— А Наталья Фатеева, по ее словам, ухаживала за бывшим мужем...
— Они с отцом дружили. Ну, не дружили, а, скажем так, общались. Она несколько раз приезжала в больницу, помогала... Однажды даже где-то заявила, что «я его выхаживала», но, думаю, на этот счет она сильно преувеличивает.
Хотя ей за многие вещи благодарен, и после смерти отца она мне сильно помогла, когда у меня возникли определенные проблемы. С матерью мы еще не восстановили отношения, а отца уже не было в живых…
Решение зависело от доброй воли некоторых советских чиновников. И Наталья Николаевна, воспользовавшись своей популярностью, сделала нужный звонок, обаяла, кого надо, и разрешила мою проблему. Помню и смешную историю. Фатеева подарила мне на свадьбу сервиз. «Ребята, — сказала она. — Я вам дарю сервиз. Заедете и заберете, он у меня в гараже лежит». Этого сервиза я так и не видел…
К отцу приезжали десятки людей (и, надо сказать, только утомляли его). Были, правда, и исключения. Отцу запретили пить кофе (а он был жуткий кофеман!), приходилось довольствоваться цикорием. Он пил его и давился. Помню, приехал дядя Володя Ульянов и привез дефицитный бескофеиновый кофе. Ульянов бывал за границей, имел доступ к импортным радостям. Папа ликовал!
Но бывали и такие визитеры, которых приходилось гнать поганой метлой. Помню, пришел к нему один друг. «Володь, — начал он без обиняков. — Надо же после твоей смерти сделать музей... Давай я буду им заниматься». Я ему тут же сказал: «Пошел вон отсюда!» Тот оторопел: «Сашенька, ты что, меня не помнишь? Я же тебя на коленках качал!» Я взял его за шиворот и вывел за порог. Отец тогда сказал коронную фразу: «Ну вот, теперь мужчина в нашем доме — ты!»
Вот именно, что «мужчина», нянька из меня — не ахти. Да и кухарка, и уборщица. А ведь за отцом надо было ухаживать. Помогали со студии — искали каких-то теток, они готовили, убирались... но долго не задерживались. Так что приходилось мне тащить эту ношу.
Однажды мы поехали с друзьями на пикник.
Посидели, развели костер, потом в семь часов вечера я сказал, что поеду домой. Они все там остались. Сажусь в электричку, еду домой, разогреваю ужин, кормлю отца, даю ему снотворное, сажусь опять в электричку, еду обратно. Отдыхаем, веселимся при луне… В шесть утра я опять сажусь в электричку, еду в Москву, разогреваю отцу завтрак. Такой был у меня режим. Трудный.
— Отец чувствовал какую-то вину перед вами?
— Вину? За что? Это житейская ситуация, чья тут вина? Бывает. Случается. Он чувствовал ненависть к себе. Всю жизнь был самым быстрым, самым проворным, самым здоровым… Любил повторять: «Волка ноги кормят». А тут — паралич.
Большую часть времени отец проводил в постели — курил, смотрел телевизор, читал.
