Отец вообще был сказочно щедр. Меня учили относиться к деньгам с уважением, подчеркивая, что определяющего значения в жизни они не имеют. И в этом было некоторое лукавство. Потому что для отца они имели большое значение. Но, как говорится, здоровье не купишь…
Никогда не забуду этот день. Я учился на втором курсе ВГИКа, поехал с утра на занятия. Где-то в перерыве в коридоре сталкиваюсь с нашим деканом. Идет с каким-то странным лицом и говорит: «Ты звонил домой?» — «Нет». — «Позвони…» Сказал и пошел прочь. Я удивился: речь шла не о посещаемости, зачетах, поведении, как обычно. Странно… Звоню домой — тишина. Звоню Петру Марковичу Феллеру, бессменному директору отца в последние 20 лет: «Дядь Петь, что случилось?» — «Сам не знаю. Контр-адмирал не пришел на работу. Звоню — не берет трубку.
А я не могу попасть в квартиру». Контр-адмиралом он называл отца. Я поехал домой. Иду мимо консьержки, она выскочила навстречу и затараторила: «Уже знаешь, что с папой?.. Хм… Ну ладно… Наверху узнаешь…» У меня ноги подкосились: подумал, что отец умер. И я грохнулся в обморок. Меня подняли, привели в чувство. Мой затылок был разбит в кровь. В квартире находились Петр Маркович (он взломал дверь), соседка и… совершенно бессмысленный отец. Уже приехала «скорая», и над ним колдовали «белые халаты». Отца разбил инсульт. Случилось это еще утром. Он, едва поднявшись с постели, упал и пролежал на полу не меньше 10 часов…
Это была моя вина. Отец всегда вставал и уходил очень рано. До ухода папа всегда успевал сделать легонькую уборку. Пыль он ненавидел. А на этот раз я заметил, что пыль не протерта, но не поднялся на второй этаж в спальню отца и не проверил, как он.
Я просто посмотрел на пыль и подумал: «Странно… Он забыл, наверное…» И уехал.. Если бы тогда я к нему поднялся, может быть, поражение было бы не таким обширным.
До сих пор помню эту пыль… И дальше проблемы посыпались как снег. У отца парализовало левую сторону. Нога восстановилась процентов на десять, рука висела как плеть… Он нуждался в уходе. В результате я забросил учебу и скоро был отчислен из института за неуспеваемость. Материально тоже стало труднее. Доходов-то нет. Но ничего, справлялись. Пара яиц всегда в холодильнике водилась.
Потом ему помогли его друзья. Досталь, Наумов... Сделали ставку режиссера-консультанта. Отец числился в штате «Мосфильма» и получал зарплату.
Кроме того, капала воинская пенсия. Иногда за ним присылали машину, вывозили на худсоветы. Он с палочкой ковылял. Но ходить в полном смысле, конечно, не мог. И, несмотря на это, закончил начатую картину, написал два сценария и осилил следующий фильм, последний…
Но половину времени все равно приходилось проводить в больницах, санаториях и госпиталях. Врачи все пытались поставить его на ноги. Увы...
— А Лиза разве не с вами жила? Ваш брат где-то сказал, что отец очень любил сестру, а она его предала?
— Примитивно думать, что девочки — папины дочки, а мальчики — маменькины сынки. Дело не в гендере. Да и Лиза была еще очень мала. И, конечно, для нее выбор был сложнее.
К Лизе отец очень трогательно относился.
У него была одна любимая хохма. Квартира у нас была большая и с анфиладой. Четыре проходные комнаты. Отец сидит за столом, Лиза в дальней комнате копошится. «Лизочка, — говорит он ласково. — Подойди ко мне…» — «А зачем?» — «Я тебя выпорю!» — «Нет, спасибо», — и хохочет.
Как-то отец, глядя, как маленькая Лиза танцует, сказал: «А не поступить ли тебе в балетное?» Лиза была в восторге. И он повез ее на 2-ю Фрунзенскую улицу в балетное училище Большого театра. Поступить ей было легко. Представьте, вошел Владимир Павлович, улыбнулся и сказал: «Моя дочка неплохо танцует». Лизу приняли на подготовительный курс. Но год спустя при поступлении в училище ее срезали.
Отец был возмущен: как же так?
Его талантливую дочь не взяли! И он стал предпринимать разные привычные в советское время шаги. Ходил к каким-то чиновникам. Никто ничем не мог помочь. Его это раздражало. Напросился на прием к помощнику Брежнева Блатову. «Сидит, — рассказывал отец, — в кабинете какой-то старичок, а у него на стенках чертежи висят — как мы Америку будем бомбить. «А вы, Владимир Павлович, кто?» — «Я народный артист…» — «А-а, в театре, значит, играете?» Он был так занят «бомбежкой» Америки, что, видимо, телевизор не смотрел и в кино не ходил. Отца не узнал. И отец, понимая, что, как дурак, вломился не в тот кабинет, рассказывает Блатову, что дочь не может поступить в училище. «Какое?» — важно спрашивает товарищ Блатов. «В хореографическое…» — говорит отец и видит, как старичок выводит в блокноте «хорографическое училище»…
И этот визит не помог.
Однажды жду отца дома — его нет и нет. Хотя обычно он приезжал к восьми вечера. Десять. Одиннадцать. Двенадцать... Нет отца! Я начинаю нервничать. Час ночи. Вдруг слышу — ключ в двери повернулся. Входит, а лицо у него — зеленое! «Пап, а где ты был?» — «Я был в клоаке!» — «Где-где?» — «В клоаке». — «Не понял». — «Я был на даче у Гали Брежневой».
Ну, про Галину рассказывать нечего. Личность известная... У нее на даче каждую пятницу собиралась веселая компания особо приближенных творческих личностей. Отец страшно ненавидел все это. Но ради дочери переступил через себя. «Пришел, гляжу на них: сидят, жрут. А вокруг народ голодает. И Галька начинает мне делать выговор: «Ну что, Володька, сколько я тебя звала, а ты все не приходишь…
Презираешь нас? Брезгуешь? Ну что, наверное, не просто так пришел, нужно что-то. Ладно, говори». Я ей рассказал, а она только плечами пожала: «Так ты что им — взятку не дал?» Для него это был удар! Дочь «хозяина» открытым текстом говорит: дай взятку! Он физически этого не мог сделать. «Под столом. Как ворованное! Стыд-то какой!»
И он взял Лизу в охапку и повез ее поступать в Вагановское училище в Ленинград. Ехали мы на машине, за компанию прихватили и моего брата с женой. Помню, как обедали на капоте где-то в районе Валдая. Термос, бутерброды...
Лиза тогда и не догадывалась, что теперь ей придется девять лет провести вне дома. В интернате...
