Да что там песня, до сорока пяти лет я даже не произносила слово «мама». А когда ночью снились кошмары, сквозь сон кричала: «Бабушка!»
Клавдия Ивановна была красавицей и всегда пользовалась успехом у мужчин. Однако она хранила верность мужу даже после того, как он скончался от инфаркта. Это произошло так: лежа в постели и глядя на мой портрет, дедушка Саша взял жену за руку и сказал: «Какая же хорошенькая у нас Настенька!» Это были его последние слова…
После этого бабушка всецело сосредоточилась на мне.
В свои пятьдесят она выглядела так молодо, что ее принимали за мою маму. Однажды, когда мы в очередной раз приехали на море, какой-то адмирал пригласил нас прокатиться на катере. «Погуляй, пока я сделаю укладку», — попросила бабушка, и я стала ходить под окнами парикмахерской. Вдруг вижу — бабуле красят волосы! У меня был шок! Я не подозревала, что она седая. А даже если и так, зачем она красится? Чтобы понравиться адмиралу? Из ревности я устроила скандал, и мы никуда не поехали. Как же мне потом было стыдно за свой эгоизм! Может, я лишила своего самого любимого человека на свете шанса устроить личную жизнь? Однако бабушка ни разу меня не упрекнула.
Как-то на каникулы мы с ней в очередной раз собрались в Ленинград. Нет, не в гости к другой бабушке, меня туда никто не звал, а на экскурсию.
И по дороге заехали в Москву, где жили моя мама и бабушкина подруга Полина Николаевна. Остановились, естественно, у подруги, пообедали, и вдруг я услышала обрывок разговора: «Да что ты боишься, Клавочка? Мне такую операцию сделали пятнадцать лет назад — и ничего, жива!» «Да я только о Настеньке беспокоюсь. Если не дай бог что, каково ей придется без меня?» — вздохнула бабушка.
Когда по настоянию подруги она отправилась в больницу, доктора поставили страшный диагноз: рак. В Москву тут же примчались папа и бабушкина приемная дочь — тетя Неля. Они сходили с ума от беспокойства, а я сердилась: «Да вы что, прекратите! Вон Полине Николаевне сделали операцию — и все прошло!»
Однако у бабушки Клавы «не прошло».
После операции ей назначили химиотерапию, и папа забрал нас в Киев. Там я пошла в новую школу. Но если раньше была отличницей и примерной девочкой, то здесь разболталась. Папа был то на съемках, то на концертах, Света ухаживала за таявшей на глазах бабушкой и полугодовалым сыном Славиком, моим братиком. Конечно, она видела, что я отбивалась от рук, но ей физически не хватало сил. На ней держался весь дом.
Я все понимала, но если Света говорила, к примеру: «Настенька, не ходи туда», воспринимала это как ущемление своей свободы. Привести в дом подруг я тоже не могла — в двухкомнатной квартирке и без того места не хватало. Кроме того, я скучала по танцевальному кружку, музыкальной школе, любимым фотосъемкам. И мне страшно хотелось вернуться в Жердевку, в наш просторный дом и нашу прежнюю жизнь!
Однажды прихожу из школы и вижу: вся семья сидит за столом.
Все повеселевшие, довольные. Оказалось, бабушке стало лучше, и она засобиралась домой. Я, как щенок, запрыгала от радости. Но оказалось, зря. В Жердевку мы вернулись в феврале, а в мае бабушки Клавы не стало...
Сначала она лежала дома, мужественно борясь с невыносимой болью, которую ненадолго снимали уколы морфия, и все повторяла: «Мне бы только не умереть в день рождения Славика, испорчу ведь внуку праздник на всю жизнь!» «Что за разговоры! Разве ты забыла, что обещала никогда меня не покидать?» — сердито выговаривала я.
