Он всегда говорил, что спокоен только когда видит меня, поэтому мы не закрывали двери. И вот смотрит он что-то по телевизору, а я смотрю другое в соседней комнате. Закрываю дверь — чтобы не мешал шум из кухни. Через минуту Гога ее распахивает:
— Пусть будет открыто!
Подходит к моему телевизору, переключает на свою программу и уходит обратно. Я кричу вслед:
— Гога, но я смотрю другое!
— Смотри то же, что и я.
Ревность к программе! А вдруг я услышу что-то другое, буду чувствовать что-то другое? Это такая особенная ревность двух близких людей.
Иногда Гога придирался:
— Думаешь, ты самая лучшая? Фея, что ли?
— Да, самая лучшая. Сомневаешься?
— А что ты делаешь, чтобы я был в этом уверен? Ты меня привораживаешь?!
— Конечно. Встаю к плите и ворожу! Это самый сильный приворот.
Он очень трогательно и нежно относился к моим детям. Очень боялся им не понравиться. И слушался их. Готов был на все. Любовь эта перешла и на мою внучку Ариадну, дочку Лизы. Как он сам говорил: «Никогда не думал, что так приятно иметь ребенка. Но Аруська редкий ребенок. Она чистая, веселая, любопытная и нежная. Хороша!»
Поначалу не прикасался к ней, побаивался, но этот лягушонок совершил чудо. Аруська смотрела только на него, ползла только к нему. Вот он сидит, курит за столом и пугливо говорит: «Близко ко мне ребенка не подпускайте». Но Аруська уверенно ползет к нему. «Она уже близко!» — говорит Рерберг страшным голосом. Аруська подползает, встает, хватает Гогу за коленку и целует. Он цепенеет, пепел от сигареты летит на ковер, и Рерберг не может вымолвить ни слова. Он впервые в жизни получил существо, которое любило его ни за что! Не за то, что он гений, не за то, что красавец.
Однажды я ушла в магазин и попросила его последить за Арусей. Возвращаюсь — она сидит у Гоги на руках, обнимает и жует его щеку, а этот млеет! В Аруську он был влюблен. Говорил, что в нашей квартире никогда не было столько улыбок и столько счастья, сколько принесла эта девочка...
Когда Гоги не стало, ей было только год и восемь месяцев, она все время подходила к иконке, крестилась и говорила: «Слава Гогу, слава Гогу». И целовала ее. Гогу и Бога для себя соединила. В одно слово. Гога — это Бог...
Теперь, когда едем на кладбище, моет памятник, трет, собирает мусор. Ухаживает за его могилой. Помнит.
— Мы Гогу любим?
— Конечно.
— А дедушку Володю?
— Мы всех любим. Это наша семья.
Меня частенько спрашивали, сначала про Басова, а потом и про Рерберга, не ревную ли я их. А у меня не возникало этого чувства! Знала: вот когда появится женщина, которая будет готовить лучше меня, хозяйкой будет лучше меня, родит двоих детей и при этом будет киноактрисой — вот тогда я стану ревновать. А так мне ревновать не к кому.
