Басов исчез. В феврале 1965 года состоялся выпуск студии, после этого я уехала в Москву. О работе нечего было и думать. Пригрела меня и оставила у себя моя дорогая Фаина Михайловна. А опытный, «бывалый» мужчина, который предлагал звезду с неба, вдруг на три месяца вообще исчез из моей жизни.
В конце мая он снова появился на горизонте, увидел, что я все еще беременна, и в июне перевез меня к себе в квартиру на Мосфильмовской. Потом мы поехали на юг дивной компанией: у Басова было воспаление глаза, ирит, и он, как пират, ходил с повязкой, я дефилировала с распухшими ногами, потому что весь день беременная на жаре, и еще с нами был его друг, художник Турылев, который хромал. Когда я, изможденная от жары, входила в море, знакомые подбегали к Володе и говорили: «Ей нельзя плавать, она же беременная!» Но для меня это был лучший отдых, единственное место, где я могла раскрепоститься и хоть немного снять тяжесть. Я вообще все время чувствовала себя неважно, хотя виду не подавала.
Когда вернулись, Володя повез меня знакомиться со своей мамой, Александрой Николаевной. Я ей не понравилась, была вся «не такая». Я же увидела, как она живет — в какой-то жуткой коммуналке, и заставила Басова перевезти маму к нам. И никогда не жалела об этом, потому что считаю: святой долг каждого сына — позаботиться о матери.
В результате — две хозяйки, две совершенно разные женщины оказались в одном доме. Свекровь почему-то считала, что я выползла чуть ли не из канавы: и готовлю неправильно, и стираю не так. Я молчала, зная, что я — в их доме, что я тут — никто. Не раз она говорила: «Бедный Воля, похудел как, и глаза ввалились». А Воля-то ел вволю! Я варила кастрюлю борща литров на пять, и он ее один съедал. Басов всегда ел так, будто перед этим его неделю не кормили.
В сентябре я родила Сашеньку. В поликлинике не наблюдалась, поскольку по-прежнему была нигде не прописана. Но за две недели до родов мне по блату достали липовую медицинскую справку и направление в роддом.
Рано утром с пятачком на троллейбус еду туда. Долго ищу роддом за универмагом «Москва» и наконец укладываюсь в предродовое отделение под изысканный мат — за то, что меня никто не провожает, за то, что нагуляла, за то, что «понаехали неизвестно откуда».
Лежу, навещают все кому не лень. Только не Басов. Он звезда. Ему нельзя. За него отдуваются друзья — супруги Ходжикян. Рожаю тяжело, у меня отрицательный резус, гарантий никаких, но... чудо! У меня красавец: с белыми длинными волосиками, голубоглазый! И я жива, и он жив! Все ждут, высматривают «папашу». Его нет, но через сутки приносят цветы, и все вздыхают с облегчением: «Слава богу, цветы прислал!» Я прошу их развернуть. В бумажке линованной, из школьной тетради, лежат пять астр, три головки прикручены проволокой к стеблям. «Выбросьте!» — прошу я. Никто не хотел моего ребенка, кроме меня, и наградные мне не нужны. Прощайте, астры!
