Школа № 43 была самой обычной, в ней и сестра двоюродная училась, и ее брат, и я туда пошел. Сегодня ее нет — закрыли. Отец в школе никогда не появлялся, а если вызывали родителей, ходили мама или в ее отсутствие — бабушка. Однажды пошла двоюродная сестра Наташа, она старше меня на десять лет. Когда вернулась с собрания, ее трясло от возмущения: «Вот гады, мне кровь портили, а теперь ему портят!»
В другой раз я, совсем обнаглев, послал на родительское собрание кузена Леву, который был старше всего на три года. Правда авантюра не увенчалась успехом — с собрания его выгнали. Кузен и кузина для меня как родные брат и сестра — мы выросли в одной коммуналке, жили одной семьей. Когда родители уезжали, я оставался под присмотром бабушки и тетки.
Родители иной раз пропадали на полгода. Например, их первая поездка в Америку длилась семь с половиной месяцев — они проехали не только Штаты, но и Канаду. Это было очень тяжело. Вернулись вовсе не пораженными увиденным, а озверевшими от вояжа и бесконечной работы. Папу вообще нельзя назвать впечатлительным человеком. Мама была другой, и ее, конечно, поразил Париж. У меня любовь к Франции от нее — и сегодня я живу на две страны.
Первый раз мы втроем поехали во Францию, когда мне было четырнадцать лет. Нас пригласил отцовский приятель Пьер, мы гостили у него три недели. После этой поездки моя жизнь на долгие годы разделилась на две части: до Парижа и после. Гуляли мы с мамой в основном вдвоем, папа этого дела не любил. Он сидел дома — общался с Пьером и его женой Ниной. Пьер Робер Леви — очень интересный человек. Он искусствовед, историк цирка: и царского, и советского, и российского. Довольно продолжительное время Пьер работал помощником Тристана Реми — известного человека в филологических и литературных кругах Франции. Реми тоже изучал историю цирка — его перу принадлежит книга «Клоуны».
Пьер во время войны был участником французского Сопротивления. За свою деятельность он оказался в фашистском концлагере, там и познакомился с Ниной. Русскую девушку немцы угнали из СССР на работы. Она с этих «работ» бежала, была поймана, и ее бросили в тот же лагерь, что и Пьера. Вот в таком страшном месте зародилась их любовь. Когда союзники их освободили, Нина осталась с Пьером во Франции, возвращаться ей было некуда — село, из которого она была родом, сожгли фашисты.
Пьер с отцом общались через Нину — она переводила, а я общался с Пьером по-английски. Пьер окончил Оксфорд, а со мной в Москве занимался репетитор. В качестве практики Пьер и Нина от меня требовали, чтобы я переводил им русские анекдоты, причем самые непереводимые, и сердились, что я неправильно перевожу, потому что им не смешно. Я защищался, говорил, что надо выбирать другие анекдоты, которые можно перевести.
Для меня английский язык долгое время оставался мертвым — ведь в школе нам преподавали немецкий, а в университете — испанский. Но сегодня я говорю лишь по-французски и по-английски. По-испански, конечно, понимаю, мы с женой довольно часто в Испании бываем, но не говорю. Моя старшая дочка живет в Германии и иногда стыдит меня:
— Ты немецкий-то выучи, подтяни.
Я лишь пожимаю плечами:
— Зачем уже мне это? Поздно. Гете и Шиллера в оригинале читать не планирую. С тобой я и на русском могу говорить, а твой муж прекрасно владеет английским.
Сегодня у меня есть во Франции дом — в местечке Антони недалеко от Орли и от Парижа, так что в некоторой степени могу считать себя французом. Хотя Париж по-прежнему не стал для меня обыденным городом — всякий раз поражает. Когда оказываюсь здесь, у меня буквально перехватывает дыхание, как в юные годы. Что меня так трогает? Чего-то одного не назову. Архитектура — да. Но и воздух тут другой. И атмосфера, и энергетика — совсем другие.
