Пока отец ходил за зеленкой, Вася прополоскал рот раз пять. Но выплевывать не стал.
— Ну что, готов?
— Сейчас уже готов.
— Кусай!
Сказано — сделано. Собаку дезинфицируют водкой, Вася надкусывает ей хвост, ранку заливают зеленкой. Через две минуты Семахин кричит:
— Николай, я хвост проглотил!
— Ну давай еще по сто грамм для дезинфекции. Чтобы во рту ничего не осталось, а то будешь злой как собака.
Прошло время, история забылась. Однажды снова звонит в дверь Семахин, зовет к себе в гости. Идем с папой вдвоем, на пороге нас встречает ужасно смешная собака: длинная, как колбаса, трехцветная, на коротких кривых лапках, с огромными ушами и почти без хвоста.
— Коля, ты ее помнишь? — Отец кивает. — Ты же сказал, что она породистая. Блюм-мум-шмум-шпиц–шнапс-ризен-терьер! Но она даже не охотничья, слишком добрая, лижется и мочится где попало... Что с ней делать — не знаем.
— Вася, я забыл тебе сказать, — понижает голос отец, — эта порода стайная. Твоя собака не может жить одна. Чтоб было все нормально, и охота тоже, купи еще трех-четырех таких.
— Да иди ты на фиг со своими премудростями!
Потом оба заливисто хохочут. Со «стайностью» отец уже хватил лишку, и Вася все понял: что купил дворнягу, что она не стоит ни копейки и что отец его разыграл как мальчишку. Они садятся за стол, собака фырчит и вертится рядом.
...Моего отца Николая Афанасьевича Гальцева знал весь город. Да пожалуй, и область. Во-первых, потому что он был директором местного завода железобетонных изделий и заслуженным строителем СССР. Во-вторых, прекрасно пел и играл на музыкальных инструментах. А в-третьих, с ним постоянно случались невероятные истории, о которых тот красочно рассказывал, и эти небылицы люди воспринимали как чистую правду.
Родственники переносили свадьбы и не отмечали дни рождения, если отец не мог приехать, — ведь на всех застольях тамадой был он. Коля в ударе — значит, гости умирают со смеху, пляшут и поют. Когда я уже учился в Ленинграде, Гальцев-старший приехал и познакомился с моими друзьями. Никто не верил, что он не актер, все спрашивали, в каком театре служит. Папа никогда не запинался, в его лексиконе не было слов-паразитов, речь лилась рекой. Такой вот самородок и фейерверк. Наверное, это он заразил меня своим юмором и страстью к лицедейству. Совсем другой была мама: домашней, спокойной.
