— Вы однажды в интервью назвали свою семью ненормальной. Действительно так считаете?
— Разумеется. Начнем с того, что нормальных семей гораздо меньше, чем ненормальных. Автоматически встает вопрос: что такое норма? Мне кажется, нормальная семья — когда есть папа, мама, бабушка, дедушка и все в хороших отношениях. Когда не бьют посуду и не заходятся в истерике с пеной у рта. Когда зарабатывают все, а не один дедушка. В общем, я не буду выносить сор из избы. Иначе загажу всю улицу. Ничего нормального у нас нет, все плохо.
— Внучку как воспитываете?
— Из меня воспитатель как из моей бабушки Майя Плисецкая. Это, кстати, было ее любимое выражение. С внучкой много общаемся. Она часто находится у нас, мы куда-нибудь ездим вместе. Учится пока хорошо. Я тоже хорошо учился до седьмого класса, а потом вдруг перестал понимать тригонометрию. Чувствую, что математика у нее идет из последних сил. Наверное, она гуманитарий. Школа у нее английская, заучивают много непонятных слов. Может, так правильно? У меня был интересный опыт. Лет в пять в Каунасе я вышел во двор. Там все дети говорили по-литовски. Я не понимал ни слова. А через неделю внезапно начал не только понимать, но и сам заговорил с ними.
— Вы часто навещаете родителей на кладбище?
— Папа похоронен в Америке. После Каунаса он жил в Риге, которую в то время называли «маленьким Парижем». Перед отъездом в США оставил мне в наследство новые байковые портянки, кальсоны, меховые перчатки с аэродрома, сапоги, шинели, фуражки, военные рубашки, которые наконец недавно закончились. Папа умер в восемьдесят два года. Об этом я узнал лишь через несколько лет, мне позвонили. На его могиле я не был и вообще никогда не был в Америке. И даже не очень верю, что она существует.
Мама долго болела. Ее смерть была ожидаемой. Мне кажется, что самое сильное потрясение — это внезапная кончина, это очень трудно пережить. А когда кто-то долго болеет, ты понимаешь, к чему идет, и заранее готовишься. Теперь признаюсь: не хожу на кладбища — я не верю в реинкарнацию, не верю в Бога, не верю, что после человека что-то остается.
