Когда я подросла, мы втроем — с папой и Андрюшей — частенько отправлялись кататься на лыжах в Тимирязевский парк. Мама предпочитала оставаться дома, она была не самым спортивным человеком. Гуськом ехали по лыжне до тех пор, пока она не приводила нас на поляну, окруженную заснеженными деревьями. Там мы останавливались передохнуть, и папа начинал читать нам стихи. Так впервые мы знакомились с поэзией вообще, узнавали Пастернака, Цветаеву, Заболоцкого... Пожалуй, это была самая любимая часть лыжных прогулок.
В нашей семье вообще было много добрых традиций, и одна из них — воскресный завтрак. Утром мы вчетвером дружно кашеварили на кухне, и ровно в девять пятнадцать, когда по радио звучали оптимистичные позывные передачи «С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!», уже сидели за столом, слушая забавные шутки, песни и с аппетитом поглощая яичницу.
Но вот передача заканчивалась и наступал «трагический» момент выяснения, кому мыть посуду. Начиналось с того, что папа, умиротворенный общей трапезой, спрашивал:
— Андрюша, готов приступить?
— Почему всегда я? Вот сидит сестричка... — вскидывался брат.
— Я в прошлый раз мыла! — моему негодованию не было предела.
И вспыхивала словесная перепалка.
— Дети, прекратите, — останавливал нас папа. — Если бы мы с мамой спорили по любому поводу, вы представляете, во что превратилась бы наша жизнь? Надо уметь жить в ладу и согласии.
И мы с братом понуро шли мыть посуду вместе: против истины не пойдешь.
Родители никогда при нас не ссорились, хотя поводы — чисто бытовые и не только — для этого, вероятно, возникали. Однажды поздним вечером забежала к ним и увидела, что папа вытирает пыль на пианино.
— Пап, ты что, уборку на ночь глядя затеял?
