А вот с моих пятнадцати лет мы стали уже спорить, обмениваться взглядами на жизнь. Не скажу, что я был серьезным оппонентом в этих беседах. Отец обладал крайне неприятной манерой спора. Он говорил: «Я бы на твоем месте поступил так...» И как возразишь безусловному для тебя авторитету?
Воспитывать ему меня особо не приходилось. Учился я хорошо, хулиганил в меру, занимался спортом — словом, был вполне отличным ребенком. Меня, как и всех, воспитывала жизнь. Помню, в четвертом классе вдруг страшно понравилось быть Симоновым, и я стал всем это демонстрировать — видимо, чересчур наглядно. Класс решил сделать мне темную. Мальчишки (а я учился в мужской, еще не объединенной школе) ловили меня дня три — я прыгал из окна, убегал дворами. И вдруг до меня дошло: фокус в том, что я притворяюсь не тем, кто есть. Страх темной способствует осознанию проблемы. Я вышел к ним сам: «Все понял! Бейте и идите на фиг!» Меня поваляли в снегу, правда, не сильно. Такой вот урок, усвоенный на всю жизнь: быть Симоновым и демонстрировать это — сугубо разные вещи. Я никогда не стеснялся своей фамилии, но больше ею не козырял...
У отца в Москве долго не было жилья. Первую квартиру ему дали в 1943 году — и то после того как по требованию секретаря Московского горкома партии Щербакова Симонова не смог найти главный редактор. Отец, получив два дня отгулов, куда-то укатил. Наконец, когда он появился в редакции, доложили Щербакову.
— А что, у Симонова нет постоянного места жительства в Москве?
