Партбюро собралось и определило: этот годится для загранкомандировки, а тот — нет. Коллектив группы «Рок-ателье» пошел на принцип: либо все музыканты едут в Париж, либо остаемся в Москве. Рок-н-ролл мертв, но мы еще нет!
Марк Захаров позвонил мне в четыре утра:
— Поймите, я шел к этому спектаклю очень долго. Ради должности худрука театра был вынужден получить партбилет. «Юнона» состоялась, а вы устраиваете демарш. Это дело моей жизни! Понимаете?! Сорвете поездку — пеняйте на себя! Не найдете работу даже за сто первым километром!
Это было сказано интеллигентно, но холодок пробежал мне за ворот.
— Марк Анатольевич, — ответил я, — мы с ребятами заедем к вам домой и поговорим.
Приехали, посмотрели Захарову в глаза, я протянул ему Библию:
— Вы же нас этому учили, Марк Анатольевич? А теперь угрожаете...
Он опустил голову и сказал:
— Раньше я вас больше любил, а вот теперь уважаю... Но поймите, мой и директора театра Рафика Экимяна партбилеты ничего в данном случае не значат и не решают.
— Тогда пойдите и сдайте их, — предложил я. — А мы все-таки если поедем, то вместе.
У спектакля не было шансов состояться без живых музыкантов на сцене. Выступление под фонограмму означало провал, Захаров это понимал. «Юнона и Авось» — специфическое произведение, его нужно не только видеть, но и слышать. Из-за проявленной дерзости мне было страшно, как никогда потом. Но отступить я не мог. И какое-то необъяснимое чувство уверенности, что все получится, поддерживало меня в те дни.
Это была серьезная схватка, я понимал, как переживает Марк Анатольевич, нарвавшийся на отмороженных рокеров. Думаю, и Захарову, и автору Андрею Вознесенскому пришлось приложить немало усилий, чтобы группа товарищей из ЦК партии, симпатизирующая «Ленкому», дала добро на выезд.
Не надо сбрасывать со счетов и зависть с ревностью в актерской среде. Представьте ситуацию: ведущие актеры театра — Леонов, Янковский, Збруев, не задействованные в спектакле, остаются в Москве, а молодая шпана отправляется в Париж. Это обстоятельство добавляло масла в огонь. Страсти, кипевшие в то время в театре, были замешаны не на адюльтерах, а на зависти.
