Предложение Марка Захарова я передал Саше Ситковецкому, основателю группы «Автограф». На гребне пришедшей к группе популярности Саша в «Ленком» идти не захотел: «Какой театр? «Автограф» теперь знают по всей стране!»
Тогда я собрал знакомых музыкантов — Юру Титова, Андрея Давидяна, братьев Павла и Александра Смеянов — и представил их Захарову. На прослушивание к страшному подвалу у метро «Павелецкая», который заменял нам студию, на четырех «Волгах» приехали Марк Анатольевич, композиторы Геннадий Гладков и Алексей Рыбников, а также артист Николай Караченцов. Интерьеры их не смутили, ведь только такие и могут быть у людей андеграунда! Игрой нашей гости остались довольны и попросили подготовить несколько партитур из спектаклей «Тиль» и «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Исполнив их перед худсоветом, мы получили предложение «озвучить» спектакли целиком, а для последнего даже сделать новую музыкальную редакцию. Через два-три месяца, после того как мы отыграли при зрителях (все спектакли шли с живым звуком), наши портреты засияли в галерее великих артистов «Ленкома».
Должность моя называлась «Художественный руководитель ансамбля «Рок-ателье» Театра имени Ленинского комсомола». Полный идиотизм, потому что в рок-н-ролле не бывает худруков. Смешно обсуждать, кто у The Beatles занимал эту «должность» — Леннон или Маккартни? Но трудовая книжка и штатное расписание требовали внятных советских формулировок. Там же, в трудовой, навсегда вписана и памятная благодарность театра мне, бессменному участнику двухсот спектаклей «Юнона и Авось». Но заслуги наши будут оценены чуть позже, а пока нам, рок-музыкантам, попавшим в непривычную театральную среду, приходилось непросто. Страшно раздражал запрет играть громко, как привыкли. Мы не должны были заглушать реплики актеров.
«Театр не рок-сцена, — мягко, но настойчиво объяснял Захаров. — Сделайте все пиано, шепотом...» Не побоюсь этого слова, великий режиссер очень тонко чувствовал не только театр, но и музыку, хотя постоянно повторял: «Я ничего в ней не понимаю». Думаю, суть его метода заключается в импровизации. Выстраивая очередную мизансцену, он обращался к нам: «Здесь должно быть сначала что-то агрессивное, а потом нечто мягкое проникает в зал...»
