По приезде Лавровский провел генеральный прогон концерта и его вместе с другими руководителями пригласили в ресторан поужинать. Я же вернулся в свой номер и залег в ванну. Только вышел, стук в дверь. Вбежала Ира Лазарева: «Слава, иди быстрее, Леониду Михайловичу плохо!»
Лавровский лежал на полу без сознания, жена металась по номеру. Мы с ребятами подняли его, положили на кровать. Кто-то уже успел вызвать «скорую помощь» и позвонить в советское посольство. Прибывшие врачи констатировали смерть, как позже выяснилось, от инфаркта. А мне показалось, что Лавровский вдруг моргнул. Я заорал:
— Он живой! Спасите его!
— Месье, это конец...
На другой день наш концерт начался с минуты молчания. Мы посвятили его памяти Леонида Михайловича, танцевали так, чтобы ему за нас не было стыдно. Во время исполнения танца фениксов из «Красного мака», поставленного Лавровским с большим количеством трюков, моя туфля соскочила с ноги. Это было как удар молнии, но я сумел собраться и исполнил все даже лучше, чем на репетиции. Публика неистовствовала. Серж Лифарь назвал меня лучшим танцовщиком труппы. А позже на гастролях в Лондоне журналисты окрестили «золотым мальчиком» — я выступал в желтом костюме с блестками. Так прозвище и приклеилось. На наших парижских концертах побывал известный антрепренер Алгаров, который сразу же прислал заявку в Госконцерт с предложением организовать мои гастроли по городам Франции. Естественно, на это не согласились — Гордеев никто. Тогда была сформирована группа из заслуженных и народных артистов, и я в нее вошел. Мы объездили всю Францию, где нас всегда принимали на ура.
Незадолго до этого решилась моя судьба. Выбирать место работы тогда не приходилось: куда отправят по распределению, туда и пойдешь. Я мечтал только о Большом театре, знал, что понравился Григоровичу на выпускных экзаменах. Но Игорь Моисеев создавал «Молодой балет», и его доверенное лицо Ирина Викторовна Тихомирнова ходила за мной по пятам. Связи в Министерстве культуры у этой дамы были крепкие, меня туда вызывали, уговаривали идти к Моисееву: «Зачем вам Большой, если в «Молодой балет» берут сразу солистом на ставку в двести сорок рублей?»
Солистом приглашал и Театр Станиславского и Немировича-Данченко, зарплату тоже предлагали немаленькую — двести двадцать пять рублей. Но деньги для меня не были главным. На распределении так волновался, что едва не упал в обморок. Успокоился, лишь услышав: «Вы — артист кордебалета Большого театра, зарплата девяносто восемь рублей». Это было счастье!
Когда я уезжал на гастроли во Францию, Григорович подписал бумагу, что отпускает меня. Вернулся — он косится. Здороваюсь — не отвечает. Что такое? Оказавшись с ним в лифте, говорю:
— Юрий Николаевич, я вернулся, готов танцевать не только в кордебалете.
— А куда вы ездили?
— Во Францию, вы же сами давали разрешение.
— Да... Забыл, видимо. А здесь была работа для вас. Я рассчитывал на ваше участие в балете «Пламя Парижа», поставленном в репертуар по случаю Дня Парижской коммуны. Вы же прилично станцевали Филиппа на выпускном концерте. А вас не оказалось...
