Василий Семенович, как мне кажется, и в жизни такой же, как Варавва, — человек широкой души, способный на поступки.
«Как они воспримут мое появление в жизни сына, не сочтут ли очередной вертихвосткой, мечтающей проникнуть в знаменитую семью? Да еще я старше», — крутилось в голове, пока я напряженно смотрела на сцену, пытаясь вникнуть в суть. Но переживала напрасно.
— Это Ольга, — представил меня родителям Сережа, когда после спектакля мы прошли за кулисы.
— Мне-то не нужно представлять Ирину Петровну и Василия Семеновича, я их, конечно же, знаю, — все еще нервничая, сказала я.
— Очень приятно, — пожал мне руку Лановой.
А Ирина Петровна доброжелательно улыбнулась. Предложила:
— Ольга, Сергуня, а пойдемте где-нибудь поужинаем.
И мы отправились в небольшой ресторанчик.
— Как тебе, Сергунь, в городе на Неве? — спрашивал Василий Семенович. — Ты же солнце любишь, а там Северная столица, не мерзнешь?
— Стараюсь теплее одеваться, куртку на меху купил, — смеялся Сережка.
Запомнилось, как Ирина Петровна с любовью поправляла сыну рубашку — ведь для родителей мы всегда остаемся детьми. Не всем, правда, по душе такая забота, выражают недовольство: я не маленький!
А Сережа, наоборот, буквально млел от маминых прикосновений. Казалось, сам готов себе рубашку помять, только бы мама еще раз его приласкала.
Есть фотография, которую уже после ухода Сережи напечатали многие газеты: Ирина Петровна в театре с обоими сыновьями. Фото подписано, будто Сергей сидит в центре — с недовольным лицом, почти спит. На самом деле это его старший брат Саша, который в театр пришел прямо от стоматолога: заморозка отходила и, понятное дело, ему было не до улыбок. А Сережка — с другой стороны, на маму смотрит с нежностью, видно, что любит и гордится. В тот вечер в ресторане он так же смотрел на Ирину Петровну.
Говорили мы о многом — и о кино, и о театре. Я могла бы передать подробности наших бесед — этой и последующих, — но как передать эмоции?
Тут никаких слов не хватит. Такие люди рядом. Словно свет изнутри озарил, и хочется быть красивее, умнее, ярче, чтобы хоть немного дотянуться до их уровня.
Мы уезжали ночным поездом. «Новая куртка хорошо, но ты, Сергунь, не забывай и про шапку. Я тебя знаю, любишь пофорсить, а голову надо держать в тепле», — нежно напутствовал Василий Семенович сына.
Ирина Петровна улыбалась, но в глазах ее читалась тревога. Все-таки раньше Сережа был рядышком, в Москве. Даже когда женился и жил отдельно, чуть не каждый день ездил к маме на обед или ужин. А теперь решил строить жизнь вдали от родных. «Сереж, ты подумай хорошо. Если решишь вернуться — мы всегда тебя ждем», — сказала Ирина Петровна.
А мне тепло улыбнулась, дав понять, что и моему присутствию в их доме будут рады.
Наш с Сережей общий друг Дима Кириллов, чемпион мира по боксу, с которым Сергей здорово сдружился в Питере и стал ходить в его секцию бокса, не раз говорил ему:
— Забирай Ольгу, поезжайте в Москву, все же столица, туда все рвутся.
— Дим, нет, — отвечал Сережа, — тут, в Питере, все наше-наше.
Не могу сказать, что мы с Сережиными родителями встречались очень часто. Все-таки жизнь суматошная, много работы и у них, и у нас. Кроме того, Ирина Петровна и Василий Семенович придерживаются европейского стиля в отношениях: детей надо любить, а вмешиваться в их жизнь не стоит. Они и не вмешивались, хотя, конечно, переживали за сына.
В связи с этим хочу рассказать одну историю.
Мы отправились на частную конюшню в окрестностях Санкт-Петербурга. Хотели использовать верховую езду для лечения в кризисных ситуациях — иппотерапия вытаскивает людей из сложных состояний. Причем это была идея Сережи.
Увидев лошадей, он загорелся как ребенок: «Ольчик, я никогда не сидел в седле, так хочется попробовать!»
И бесполезно отговаривать, ужасно упрямый. Взгромоздился на лошадь, но попалась норовистая, скинула его, да еще так неудачно — Сережа разбил голову, пришлось ехать в травмпункт зашивать раны. На обратном пути попросил меня: — Только давай родителям не скажем, а то станут волноваться.
— Как же мы не скажем, если шрамики будет видно?
И действительно, сказать пришлось — при первой же встрече.
— Как ты мог?!
