Хотя вдруг начал курить, причем покупал крепкие кубинские сигары и сигареты. А ведь это нагрузка на сердце. Но Сергей говорил, что сигареты помогают ему расслабиться.
Месяца за три до смерти он решил написать и отправить теплые эсэмэски всем девушкам, с которыми когда-то у него были отношения. Рассказал мне о своей идее. Я спросила, зачем ему это нужно. Сережа с задумчивостью ответил, что хотел бы попросить прощения, если в чем-то виноват, и сохранить о себе хорошую память. Кажется, эсэмэски он все же разослал.
Когда мы в последний раз были в Германии, Сережка купил костюм от «Диора» — дорогой, шикарный. Как раз накануне поездки получил гонорар за переводы. Сказал, что это другу юности Косте, почему-то захотелось сделать ему подарок. Костюм так и висит в шкафу, Сережа не успел его передать, а у меня нет никаких контактов этого Кости.
...Вечером девятого октября мы долго разговаривали.
О том, что любовь — это когда ты счастлив просто от того, что любимому человеку хорошо. Сережа вспомнил спектакль «Последние луны», где играли родители, и на него нахлынули размышления о старости, смысле жизни.
— Опять становится грустно. А это как-то не очень... — сказал Сережа. И добавил: — Не бросишь меня, когда стану стареньким?
— Да я раньше, чем ты, стану старенькой. Тебе пора учиться видеть и позитивные стороны жизни. А серая питерская осень закончится, без вариантов, — заметила я, зная, что он тяжело переносит хмурую погоду Северной столицы.
Сережа включил на компьютере старые советские мультфильмы, они поднимали ему настроение.
А я решила не мешать и вышла погулять с собаками. На прощание он меня поцеловал.
Через час набрала его номер, Сережа не отвечал. «Наверное, хочет побыть один, — подумала я. Такое уже бывало. — Не желает показывать мне свое настроение, потому и не берет трубку. Или уснул». Я написала эсэмэску, что пойду на другую нашу квартиру, полью цветы, а потом зайду к приятельнице. Ответа не было.
Утром позвонила еще раз. Опять молчание. Заволновалась, поехала домой. И не смогла открыть дверь, ключ не поворачивался в замке. Сердце замерло: «Что-то случилось!» Позвонила общему другу, он тут же приехал и помог взломать дверь.
Когда мы вошли в комнату, Сережа сидел в кресле перед компьютером, его голова была наклонена набок, на рубашке кровь. Как нам позже объяснили врачи — гипертонический криз, внезапная остановка сердца, а кровь — от резкого скачка давления.
На столе лежала раскрытая тетрадь с последним переводом с русского на английский — предстояла очередная служебная поездка за рубеж. Но внизу была приписка его рукой, совсем не по работе: «Для спасения души при истинной вере необходимы добрые дела, человек всегда ищет правду... вот так, Олечка».
В крови Сергея не было обнаружено ни грамма алкоголя, ни тем более наркотических препаратов, есть официальное медицинское заключение.
Все банально: критический возраст плюс внутренние переживания.
Он словно сжег себя изнутри, изгрыз. Господи, ну почему ушла, вдруг я могла спасти его?! Поделилась этими мыслями со знакомым врачом. Но он сказал: «Знаешь, у нас тут в реанимации месяц назад умер невропатолог. Тоже молодой. Шел по коридору, упал, секунда — и нет человека. В соседнем кабинете находилась бригада реаниматологов, и все равно не спасли. Не успели». Верю ему — и не верю.
Писали, будто Сережа в секту попал, — чушь! Обвинили «Центр здоровой молодежи», якобы там манипулируют участниками групп. Но я сотрудничаю с этой организацией семь лет и вижу, как они работают, помогают людям, все сотрудники Центра беззаветно и с открытым сердцем служат делу. И квартиры ни у кого не отнимают.
Какая секта? То, что руководитель использовал духовные практики протестантизма, — так в Америке давно исцеляют от наркозависимости с помощью протестантской программы «Двенадцать шагов». К тому же Сережа по определению не мог состоять в секте, хотя бы в силу своего интеллекта.
...Я забирала Сергея из питерского морга. Перед глазами плыло. Мимо на каталках провозили умерших. Бабушка — механически отмечала я. Мужчина лет сорока. Девочка, почти ребенок. Еще вчера были живы, и вот их нет.
— Гримировать будем? Все тело или только мордочку? — вывел меня из ступора голос сотрудника морга. Он был весь какой-то дерганый, словно на шарнирах. И беспрерывно улыбался.
А у меня такая внутренняя опустошенность и отчаяние! От того, что завишу от этого «шарнирного человечка», который выглядит словно олицетворение системы: маленький, но такой весь из себя важный. Уверенный, что как он сейчас решит, так и будет. И невольно ответила ему по-Сережкиному:
— Нет, это уже слишком.
Я сама позвонила Василию Семеновичу и Ирине Петровне. Это были страшные минуты, которые невозможно описать. Как сказать родителям, которые обожают сына, что его больше нет? Когда мне самой поверить в то, что случилось, невозможно! Но я сказала...
«Ты только не вздумай себя винить, — подошел ко мне на кладбище в день похорон Василий Семенович. Он говорил, что понимает, с Сережкой было и просто, и непросто.
