Стало немного легче. С тех пор я перестала называть его «дядя Витя», только «дедушка».
После смерти папы спасали детские воспоминания и вещи, подаренные им. Я не отходила от часов с кукушкой, с ними была связана целая история. Однажды летом семьей отдыхали на даче. В магазине, куда мы поехали за продуктами, был отдел, где продавали промышленные товары. В часы я тут же влюбилась и просто умоляла их купить, но взрослые отказали наотрез. Я погоревала-погоревала да и забыла. Наступил Новый год. До сих пор помню дикий восторг, который испытала, найдя эти часы под елкой. Оказалось, папа с дедом, решив сделать мне подарок, специально вернулись в магазин, купили их и целых полгода об этом молчали.
Они были широкими людьми. Но дед, несмотря на то что нам, детям, многое привозил из-за границы и мы не нуждались ни в чем, учил ценить вещи. Не доношу дорогие джинсы — обязательно скажет: «Я тебе новые штаны не покупаю!» Но вообще-то Павел Петрович, как и папа, был очень мягким. Из-за врожденной доброты на нем «ездили» и родные, и друзья, и просто знакомые — он никому не отказывал в помощи. Павлиньку все любили. И когда с папой случилось несчастье, посыпались сотни соболезнований, его поддерживали, не давали остаться одному. Богатырев прислал телеграмму, подписавшись: «Ваш сын Юра».
Чтобы хоть на время забыть о горе, дед постоянно работал. В тот страшный год вышло сразу восемь картин с его участием, в том числе «Проданный смех». Если присмотреться к сцене в самолете, можно увидеть, что Кадочников там непривычно мрачный и постаревший.
Говорят, когда была съемка, Павел Петрович неожиданно попросил принести ему бутылку коньяку прямо на площадку. Такого с ним никогда не случалось. Со слезами на глазах он осушил рюмку, потом признался: «Сын у меня погиб вчера». А через несколько минут продолжил работу. Не знаю, так ли все было на самом деле, но очень похоже на деда. Он умел держать удар.
А через три года умер дядя Костя. Скоропостижно, от второго инфаркта, когда был с театром на гастролях в Одессе. Знатоки считали его незаурядным актером, я же видела в «Комиссаржевке» лишь два детских спектакля с участием дяди, которые толком и не помню. В памяти отпечаталась почему-то только огромная бутафорская копченая свиная нога на сцене.
Увидела ее и страшно захотела есть, даже слюнки потекли. В антракте побежала за кулисы, дядя Костя раздобыл в буфете ветчины и сказал, что мясо отрезали от той ноги. Он вообще был большим ребенком и выдумщиком. Однажды подарил мне детскую швейную машинку и увлеченно строчил на ней вместе со мной.
Страшное известие чуть не убило деда. Он очень похудел, осунулся, как-то сразу сдал. Потерять одного за другим любимых сыновей — какое сердце это выдержит?! От черных мыслей снова спасла любимая работа: дедуля ушел в нее с головой. Окунулся в съемки, проблемы учеников, концерты. И выстоял.
Бабуля же свое бесконечное горе изливала на близких. После гибели единственного сына она словно сошла с ума. Обвиняла друзей папы в том, что они убийцы и специально готовили покушение.
Даже хотела подать на них в суд. Естественно, говорила это в аффекте, так как не могла смириться с потерей.
Это было ужасное время. Мама и бабушка снова ссорились. Я и Юлька метались между ними. Мы ведь обожали обеих, а нас постоянно ставили перед выбором и перетягивали на свою сторону. Мучительно даже вспоминать об этом. Когда делили папино наследство (завещания он, естественно, не оставил), война между мамой и бабушкой вступила в новую фазу. Роза хотела взять нашу «Волгу» себе, поскольку ее покупал дедушка, а мама просила оставить машину ей.
В конфликт вмешался Никита Михалков. Они с дедом после фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино» стали хорошими приятелями и часто ездили в гости друг к другу.
Никита Сергеевич вызвал дедушку на откровенный разговор и попросил: «Павел Петрович, отдайте машину Свете. Она потеряла мужа, одна с двумя детьми, ей надо на что-то жить...» Дед и сам бы отдал, он был щедрым человеком, но бабушка постоянно на него давила. Понятно, что ей нужны были не деньги, а победа над мамой. В итоге автомобиль все-таки достался маме, и она его продала. Дед через год «пробил» нам квартиру у Серафимовского кладбища. Мы долго занимались обменами и наконец переехали на Петроградку.
Поначалу я жила с мамой, но в какой-то момент поняла, что больше так не могу. Мне не хватало отца, только ему я могла бы доверить свои секреты, а с мамой как с подругой поговорить не решалась. Знала, что она многого не поймет. Мама очень сильный человек, мне казалось, что она «давит» на меня, зажимает мое «Я».
