В ведущем к самолету рукаве было полно фэбээровцев. Они вынесли бы меня навстречу Саше, что называется, на руках. Юрий Николаевич Григорович, который, предварив спектакль вступительным словом, каждый вечер мчался ко мне в аэропорт, рассказывал: «Милочка, какие же снаружи стоят бойцы, заглядение! Выстроены с двух сторон, все отдают мне честь: «Hello, Yury!»
Переводчица, быстро уяснив, что приказным тоном со мной общаться бесполезно, поменяла тактику. Говорила:
— Он вас любит, он вас безумно любит и не отступится. Вы должны выйти на нейтральную территорию и заявить о своем желании лететь домой. Иначе самолет не выпустят. Там, снаружи, никто не верит, что вы возвращаетесь не по принуждению.
Она показывала мне газеты с нашими фотографиями, на которых успел нажиться Блиох.
В одной было написано, что я агент КГБ, в другой нас с Сашей назвали Ромео и Джульеттой холодной войны...
— Вы представляете, что произойдет, если я выйду и встречусь с Сашей?! Каково мне будет уходить от него? Вы можете это понять?!
Я не собиралась объяснять постороннему человеку, что у меня дома мама, которая, если дочь не вернется, завянет и уйдет из жизни раньше времени. Не стану говорить с уверенностью спустя столько лет, но думаю, что даже взглянув тогда Саше в глаза, не изменила бы своего решения. Если бы у меня не разорвалось сердце прямо там, на месте, я все равно улетела бы домой.
В первый же день пассажирам объявили, что они могут улететь другим самолетом.
Но покинули борт только иностранцы. У кого-то из соотечественников оказался транзисторный приемник, благодаря которому люди узнали причину задержки рейса. И, несмотря на страшную духоту, все остались ждать разрешения этой необыкновенной истории.
Сначала еду приносили только мне. Какими только деликатесами не соблазняли. Но я возмутилась: «А других почему не кормят?» В итоге стали кормить всех и наконец-то включили кондиционер.
Моей маме в Москве в это время предлагали поднять шум, сделать заявление для прессы, но она скромно сказала: «Мила сама решает.
Надеюсь, моя доченька вернется...»
И я вернулась. Почти месяц не выходила из дома, пока мне не позвонили из театра:
— Мила, ты стоишь в афише на двадцать третье. Не подведи.
— Я не могу...
— Слышать ничего не хотим.
И я вынуждена была начать репетировать. Правда, одна идти не могла, попросила Ниночку проводить. С трудом заставила себя открыть дверь родного театра — все здесь напоминало о Саше. Господи, кто бы знал, чего мне это стоило!
Нина поддержала и поняла меня.
Другая близкая подруга сказала: «Мил, я тебя не осуждаю. Но я бы за своим мужем поползла хоть на край света».
Что ж, и на том спасибо...
Когда Саша впервые позвонил из Америки, подошла мама, меня не было дома, я уже репетировала.
— Александра Герасимовна, только не бросайте трубку...
— Саша, я не брошу, говори.
— Я Милу не предавал...
Потом он перезвонил еще раз и сказал уже мне:
— Я тебя не предавал!
— Знаю.
Годунов помолчал немного и спросил:
— Ты сама улетела?
— Саша, это было мое желание, я спокойно могла выйти к тебе.
И тогда он заплакал.
Естественно, все наши разговоры прослушивались. Ко мне даже приезжал генерал КГБ, заместитель Андропова: «Вы не думайте, что у нас нет сердца, мы знаем о вашей действительно необыкновенной любви и готовы сделать так, чтобы Годунов жил и работал за границей по контракту, а вы как жена будете его навещать. Но это возможно только в Европе».
Я рассказала об этом предложении Саше. Он сразу загорелся: «Что?! Что нужно сделать?» Был готов на все. Ему пришлось пройти через суд, чтобы разорвать контракт, который обязывал его год работать в Америке.
