Я вскочила и уже собиралась распахнуть ее, но вдруг вспомнила человека в машине. Спросила: «Кто здесь? — в тишине слышалось чье-то дыхание. — Пока вы не скажете кто, не открою». Человек постоял еще минуту, а потом послышался звук удаляющихся шагов.
Наутро меня переправили в советское посольство, из отеля выводили через гаражи, потому что у парадного входа уже стояла толпа с транспарантами: «Свободу Людмиле Власовой!»
Консул принял незамедлительно.
— Ваш муж Александр Годунов попросил политического убежища, — сказал он.
— Неправда!
— К сожалению, это так. Вы хотите продолжить гастроли?
— Какие гастроли?! Отправьте меня домой к маме, — я действительно так сказала и спросила: — А можно уехать сегодня?
— Сегодня нет, но завтра мы постараемся вас отправить.
Следующую бессонную ночь я провела в семье служащих посольства. А наутро консул сообщил, что я вылетаю в пять. В аэропорт меня повезли каким-то странным маршрутом.
— Почему мы все время ездим по кругу? — спрашивала я.
— Вы, главное, не волнуйтесь.
— Мы же опоздаем на самолет!
— Все будет хорошо.
Мне не пришлось проходить залы досмотра и паспортного контроля. Высокий негр через турникет пропустил нас сразу к самолету.
Я села в первый ряд бизнес-класса справа у окна. Консул пожал руку на прощание: «Счастливого пути! Спасибо вам большое!» Я не ответила.
Самолет был полон, только в моем ряду пустовали места. Я увидела в иллюминатор, как от нашего борта отъезжает трап, и прошептала: «Прощай, Саша!» Но тут вдруг раздался какой-то шум, задраенные двери снова открылись и в салон ворвалась группа американцев, скорее всего фэбээровцев, с ними женщина лет тридцати пяти, говорящая по-русски с украинским акцентом.
— Вы должны выйти из самолета!
— Я никому ничего не должна!
— Вы находитесь в Америке, вы свободны.
Вас же увозят насильно!
— Кто вам это сказал?
По-моему, она просто обалдела от того, что я с ней так разговариваю. Следом за американцами в самолет влетели наши — консул с помощниками — с намерением немедленно вмешаться.
— У балерины ум не только в ногах, — обратилась я к ним, — голова тоже работает, я в состоянии объясниться, не надо говорить за меня.
С этого момента началось «великое противостояние» двух стран, длившееся три дня.
Американцы не могли поверить, что кто-то захочет покинуть Соединенные Штаты по собственному желанию, и в надежде, что я соглашусь остаться и воссоединиться с мужем, не выпускали самолет. Никаких средств, кроме уговоров, в их распоряжении не было — самолет считался территорией Советского Союза.
За занавесочкой, где обычно находятся стюарды, сидели два наших мальчика, красавца-сибиряка. Они три ночи не спали, но ни разу даже не зевнули, только сосуды у них в глазах полопались от напряжения. С другой стороны занавески дежурили два статных американца. Так они меня и охраняли: спина к спине. Стоило подняться, чтобы пройти в туалет, все четверо сразу вскакивали.
«Неужели вы думаете, что меня даже оттуда могут похитить?»
— устало пошутила я.
Под брюхо самолета подкатили «мерседес», наверное, чтобы нельзя было взлететь. По левому борту растянули огромные плакаты, призывающие вернуть мне свободу. Рядом с моими окнами трое суток простоял микроавтобус. Не сомневаюсь, что в нем был Саша. Но он ни разу не вышел. Видимо, это считалось бы нарушением каких-то дипломатических условностей. Я знаю, они с Бродским, который все три дня провел с Годуновым в аэропорту, написали мне письмо. В своих воспоминаниях Бродский задается вопросом: «Почему же адвокат не передал записку Людмиле?» Иосиф Александрович писал, что Саша тогда был словно в бреду, повторяя одно и то же: «Где моя жена? Верните мне мою жену!» Я совершенно свободно могла выйти к нему, абсолютно без проблем!
