— Почти двадцать пять.
— То есть Лермонтову всего год жить...
— Да уж, — согласился я.
— Но Есенину еще целых пять! — обнадежила она, когда мы проходили мимо бывшего «Англетера». — А как ты думаешь, он сам повесился — или его?
— Спорят до сих пор.
— Я думаю, сам. Такой не мог жить.
— В России победившего исторического материализма?
— Вообще.
Глядя на ярко синеющую под солнцем, сверкающую Неву, усеянную белыми катерами и прогулочными трамвайчиками, Лена сказала: — Искупаться бы.
И перейдя по мосту, мы очутились на небольшом самодеятельном пляже под стенами Петропавловской крепости.
— А у меня купальника нет, — вспомнила Елена.
— Зачем тебе купальник, на Западе повальное увлечение нудизмом, да и мы не отстаем.
— Действительно, зачем мне купальник?
— согласилась она и на глазах изумленной пляжной публики вошла в воду как была: в рубашке и джинсах. И поплыла. Все дальше и дальше. Она бы всю Неву переплыла, если бы я не догнал и со скандалом (у нас почти все решалось со скандалом большего или меньшего накала) не завернул ее к берегу.
Пообедать зашли на «Кронверк» — пришвартованную у Петропавловки баркентину. Елену с мокрыми волосами, в облепляющей торс рубашке и джинсах, с которых еще стекала вода, подозрительно осмотрели при входе, но без слов пропустили, приняв, должно быть, за нетрезвую финку, коими наводнен был в белые ночи город трех революций.
— Как здорово, что ты меня сюда вытащил, — по-девчоночьи радовалась Лена. — Давай выпьем за дальние странствия!
Душевно мы тогда посидели на «Кронверке», уходить не хотелось. Лена немного зябла в сырой одежде.
— Коньяку еще закажем?
— Нет, вернемся на Невский... Я хочу все-таки на этот раз попробовать понять.
— Что?
— То, из-за чего меня подкалывали еще на первом курсе, — туманно пояснила Лена.
Мы направились в Русский музей.
Почти сразу, мимо Сурикова, Репина, — к Малевичу, его «Черному квадрату». Лена остановилась, застыла, забыв и про меня, и про все остальное. Я обошел соседние залы, вернулся, а она все стояла.
— Нет, — говорит. — Не понимаю. И пускай меня считают темной, заскорузлой, примитивной провинциалкой. Да, не понимаю. Что в этом квадрате?
— Только лишь квадрат, — ответил я.
— А мысль какая?
— Да у каждого своя, должно быть. Честно говоря, и я не понимаю...
В «Красную стрелу» мы успели заскочить в последнюю минуту.
— Больше такого дня не будет, — сказала Лена.
— Почему?
— Потому что, — пожала плечами и добавила, глядя в окно: — Красиво, правда?
Тонкий золотисто-серебряный месяц плыл над подернутым сиренево-голубоватой дымкой лесом, над роскошно-молодыми, как бывает лишь в июне, влажно-изумрудными лугами.
— «И ночь меня зовет, как женщина в объятья...»
