— А давай поплывем! — не отвечая, вдруг воскликнула Лена, увидев причаливший речной трамвайчик.
Судно оказалось не пассажирским, а ремонтно-грузовым, но Лена попросила — и нас пустили. Я предполагал романтическую прогулку с объятиями, поцелуями, с осмотром достопримечательностей города-героя с воды... Но тарахтящее суденышко направилось к югу, где достопримечательностей не было. Бесконечные склады, свалки, сараи... Лену, как ни странно, это радовало — глаза ее оживали.
— Прямо как у нас в Южно-Сахалинске! Я вон там работала! — указала она пальцем на какой-то завод вдалеке.
— Кем? — не понял я.
— Изолировщиком труб. Когда в первый год в институт не поступила, пошла учиться в строительное ПТУ, чтобы зацепиться в Москве.
Три дня теории, три дня практики. С восьми утра до пяти вечера обматывали трубы стекловатой, металлической сеткой, а сверху — бетоном. Я получила диплом изолировщицы! — с гордостью и вызовом провозгласила она. — Но руки примерзали... Не хочу об этом говорить... Так хорошо — почти «Белые ночи» Достоевского, правда?
— Почти, — согласился я, озираясь по сторонам.
Опустилась и снова взлетела чайка и медленно, плавно полетела над темной водой.
— Знаешь, что я из детства запомнила?
— Не знаю.
— У портовых складов мы играли в казаков-разбойников, мне было лет семь или восемь. А взрослые парни сидели на ящиках, пили, хохотали, матерились. Бросали чайкам остатки закуси. И вдруг кто-то схватил подошедшую совсем близко, самую доверчивую чайку. И позвали нас смотреть. И окунули чайку в ведро с отработанной соляркой, она стала грязная, коричневая. И все глазом поводила. Будто на меня смотрела. И они подожгли ее и отпустили. И она полетела над баржами, сейнерами, лодками, над водой — горящая. И кричала. А парни хохотали и даже хлопали в ладоши. Она кричала человеческим голосом.
...Мы стали встречаться. У студентов началась летняя сессия, я заканчивал четвертый курс журфака МГУ. Лена тоже сдавала экзамены и зачеты в ГИТИСе. Я поджидал ее в палисаднике перед их институтом или у памятника Грибоедову после спектаклей в «Подвале» у Табакова.
Она появлялась вдруг, чем-то необъяснимым выделяясь из толпы на бульваре, всегда разная, настроения у нее не повторялись, и непонятно было, чего ждать. Именно эта непроизвольная, явно врожденная достоевщина меня к ней и влекла, поначалу неудержимо, маниакально.
Лена очень любила бродить ночью по Москве. Как-то, прогуляв до утра, мы остановились у витрины Елисеевского магазина. Она спросила:
— Ты бы чего сейчас хотел?
— Коньячку под черную икорку. Впрочем, можно и ананас в шампанском.
— А я бы — «Аленку».
— Шоколадку?!
— Меня папа Аленкой называл, и если я на пятерки заканчивала четверть, покупал мне «Аленку».
— Вы так жили? — не удержался я.
— Не хуже других, — вмиг ощетинилась она и надолго умолкла.
— Извини. Кто твои родители?
— Люди. Папа на автобазе работает, мама — на мясокомбинате.
— Ты хорошо училась?
— Мне нравилось. Особенно любила химию. Колбочки всякие, химикаты, реактивы — классно! Я однажды так здоровски все намешала, что произошел взрыв, на мне школьная форма загорелась и сама чуть не сгорела!
