И Эдуард Николаевич тут же его возненавидел. В семье появился еще один повод для конфликтов. «Это твоя собака сделала! — слышалось по нескольку раз на дню. — Ты с ней не занимаешься!»
В итоге, чтобы избежать скандалов, я, несмотря на протесты сына, отдала овчарку в хорошие руки.
Владу исполнилось четырнадцать, мы ехали в машине, и на очередную придирку Эдуарда он ответил не то чтобы грубым словом, а позволил себе недовольный тон, подросток все-таки. Успенский замахнулся на него, Влад подставил руку.
— Не надо, Эд, — попросила я, когда мы вышли из машины, — парень вырос, может не сдержаться.
Успенский заорал:
— Пусть только попробует поднять на меня руку!
Что первое попадется, тем и размозжу ему башку!
Я была в шоке. И ты говоришь это мне? Его матери?!
Все время пыталась урезонить:
— Дом большой, вы же можете жить в нем так, чтобы не пересекаться.
— А меня раздражают следы его жизнедеятельности, — отвечал муж.
Пытаясь и Влада отправить в тот же экстернат, что и Дениса, Эд постоянно приводил в пример жен великих людей, которые ради своих мужей отсылали детей кто куда: кто к бабушке, кто в интернат.
Но Влад другой ребенок, очень домашний. В свои шестнадцать сын может подойти и обнять меня, не каждый подросток на это способен.
— Чего ты добиваешься? — недавно спросила я. — Ты хочешь доказать, что мой ребенок плохой?
— Да.
— Может, мне его убить и закопать?
— Это было бы неплохо! — ответил Эд, как мне показалось, на полном серьезе.
— ??!!!
Что должен думать парень, видя такое отношение?
— Мама, почему ты с ним? — спрашивал меня повзрослевший Влад. — Из-за денег?
Других причин не вижу.
— Влад, я его любила.
— За что?!!
Попыталась рассказать ему, как начинались наши отношения.
— Ты мне сейчас про кого рассказываешь? — Влад таким его уже не застал. — А почему сейчас не уходишь? Я же вижу, как ты мучаешься!
— Пойми, взрослым людям не просто порвать отношения, нас многое связывает, в том числе «Гавань», от которой я не готова отказаться.
И это было не простой отговоркой — наша совместная передача была той пристанью, о которую разбивались даже десятибалльные волны наших семейных неурядиц.
Однажды под Новый год в мое отсутствие Эд напился, нырнул в бассейн и чуть не утонул, приятель едва успел его вытащить.
— Еще немного, и конец! — эту историю из уст спасителя услышал Влад.
— Да лучше б он утонул... — бросил сын, в голосе которого чувствовалась обида на человека, унижавшего его всю сознательную жизнь.
Я в ужасе стала ругать Влада. Хотя понимала, что этой фразой подросток всего лишь продемонстрировал отношение к отчиму. Добрый друг Эда передал ему слова моего сына.
Тут уж Успенский оторвался по полной. «Ограничить в еде! Я его кормлю, а он что себе позволяет?! Зина, — приказал Эд домработнице, — с этих пор запрещаю тебе возить его в школу».
Приказной тон и нелепые требования возмутили меня до глубины души. Неужели я оставлю сына на голодном пайке?! Попыталась объяснить Эду, что это просто высказанный негатив, а не пожелание реальной смерти. Но муж ничего слышать не хотел. Сына я стала возить в школу сама.
Через некоторое время фантазия Успенского развила подкинутую мысль до полного абсурда, он стал повторять, что Влад его, чего доброго, отравит. Мой сын не ангел — не лучше и не хуже других мальчишек, но в нем есть как раз те черты, которых не хватает Эду: сочувствие и доброта. Сейчас, когда мы живем с ним вдвоем, Владик вдруг сказал про Успенского: «Мам, ты знаешь, мне даже жалко его. Как он там совсем один?»
В общем, не прошло и десяти лет, как капля за каплей своим безумным, иначе не назовешь, отношением к моему ребенку Эд вытравил из меня любовь к нему — полностью.
