Крупные города тоже были заказаны — вот дед с бабушкой и поселились в провинциальном Щекино.
Бабуля умерла, не увидев внука. Ей едва исполнилось сорок восемь. Виной раннего ухода были не только угольные шахты, но и неизбывное горе. Сын погиб в Якутии, куда шестнадцатилетнего паренька отправили на поселение. «Трудфронтовские» командиры посреди лютой зимы послали его в командировку. Одного, на запряженной в сани лошаденке. Потеряв во время пурги дорогу, мальчишка замерз насмерть.
Спустя год после того как мы с мамой поселились в Щекино, освободился отец. Приехал к нам, устроился в Дом культуры руководителем народного театра.
Зарплату положили — курам на смех. Пока мы были втроем, семья еще как-то перебивалась, но когда родился Игорек, отцу пришлось сменить профессию. Он пошел на завод бетонщиком. Платили в три раза больше, но труд был каторжный. Попробуй-ка, поорудуй целый день лопатой, ворочая щебень и цемент! Я однажды попробовал, а наутро не смог встать — так болели мышцы.
Мама на том же заводе работала машинистом компрессора, а в обеденный перерыв и после смены корпела над грядками — благо, земельный участок под огород выделили прямо за забором предприятия.
Владимира Максимовича и Ольгу Юльевну Тальковых в Щекино уважали. Никто не попрекал их лагерным прошлым. Хотя один случай все же был.
Мама пошла выплескивать помои, и на улице к ней привязался сосед — черная душонка, кляузник. Обозвал почему-то «тюремщицей», какие-то грязные слова о муже и детях сказал. Мама молча вылила в канаву помои и... надела грязное ведро обидчику на голову. В тот же день он написал заявление в милицию, требуя дать «уголовнице Тальковой О.Ю. новый срок». К счастью, в участковых у нас был замечательный дядька — фронтовик. Он порвал заявление, а «потерпевшему» пригрозил: еще рот против Тальковых откроешь — самого привлеку.
Игорьку было года два, когда к нам в гости пришли соседи Антонниковы и в руках у их сына Женьки была детская гармошка, которую отец — офицер в отставке — привез из Германии. Игорек вцепился в нее мертвой хваткой, глаза — по чайному блюдцу. Еле удалось уговорить отдать инструмент хозяину.
Вскоре после этого случая и начались наши с Игорьком совместные репетиции, где в качестве музыкальных инструментов использовалось все, что попадалось под руку. Я водил по стиральной доске карандашом и стучал привязанной к ботинку крышкой от кастрюли, Игорь колотил ногами по дну бельевого бака, а скалкой — по дивану, издававшему тяжелый, низкий, как у большого барабана, звук. При этом мы еще и «пели». Шум стоял жуткий, но и я, и брат были на седьмом небе от счастья. Именно тогда, перекрывая ором диванно-кастрюльную какофонию, Игорь сорвал голос. Я служил в армии, когда братишка — ученик девятого или десятого класса — отыскал координаты одного из лучших московских фониаторов и стал раз в неделю к нему ездить. Лечил связки. В шестнадцать лет Игорь уже знал, что его призвание — сцена. Голос брату доктор восстановил — осталась лишь знаменитая тальковская хрипотца.
Машина подъезжает прямо к трапу самолета.
С трудом поднимаюсь в салон. В голове стучит: «Игорь... Игорек... Не может быть, что тебя больше нет...» А перед мысленным взором встает конопатая мордашка с огненными вихрами надо лбом и торчащими ушами. Тем, кто знал Игоря только взрослым — высоким, широкоплечим красавцем, трудно поверить, что в детстве его дразнили «рыжим дохляком» и «недомерком». Чудесным образом он изменился в армии — и вырос, и мускулы накачал, веснушки куда-то исчезли, волосы потемнели...
Собрав волю в кулак, заставляю себя думать о том, что могло произойти в Ленинграде. Без провокации точно не обошлось. Они все-таки выполнили заказ. Враги Игоря не могли не знать его слабого места.
Он не выносил несправедливости, хамства, ни за что не простил бы унижения — себя или кого-то другого...
Этот случай произошел еще в ансамбле «Калейдоскоп». Коллектив приехал на гастроли в Горький, и там Игорь стал свидетелем, как трое «отморозков» издевались над старым музыкантом. Другой бы счел, что его это не касается, и прошел мимо. Только не Игорь. Он так навалял подонкам, что они оказались в больнице, а сам Тальков — в КПЗ. Оттуда брата под конвоем возили на выступления коллектива в горьковский Кремлевский концертный зал. За кулисами к Игорю подходили какие-то мужики, зудели: «Так просто не отделаешься. По твоей статье срок от двух до пяти!»
Зная о возможном наказании, следователю, который вел дело, брат честно признался: «Если бы меня не оттащили — я подлецов точно бы убил!»
К счастью, в протокол допроса эти слова не попали. Следователь оказался порядочным человеком, они подолгу с Игорем разговаривали — и в конце концов дело замяли.
От принятого успокоительного проваливаюсь в сон, тягучий, как гудрон, и тут же открываю глаза. Не могу понять: где я? Почему так тяжело на сердце? В голове проносится: «Игорь умер!» Когда-то, много лет назад, я уже слышал эти слова...
Брату было лет восемь, когда они с друзьями решили провести эксперимент. По очереди зажимали друг другу сонную артерию и со всей силы давили на солнечное сплетение — вводили в транс, а когда «объект» приходил в себя, выслушивали рассказы о путешествиях в «другие миры».
