Он был намного выше ростом. Едва во время урока возникала пауза, Володя наклонялся и нюхал мой пробор. Ему нравилось, как пахнут мои волосы.
Потом Тихонов стал класть мне в сумку записочки: «Наташенька!!!» с тремя восклицательными знаками или «Наташенька!!! Ах!!!», «Наташенька!!! Люблю!», «Масик, люблю!»
Когда я уходила от Коли к маме, Володя караулил, спрятавшись на чердаке (мы жили на последнем этаже). Он не окликал меня, лишь наблюдал, как иду от лифта к двери. Если я поднимала глаза, прятался. Это было очень трогательно.
Довольно часто мы собирались курсом на посиделки, отмечали дни рождения, как правило, происходило это у Володи или Кости Райкина.
Включали музыку, Тихонов танцевал со мной, вдыхал запах моих волос. Я слышала, как часто колотится его сердце: тук-тук, тук-тук. На меня, впечатлительную, это не могло не действовать. Володя напоминал большого породистого щенка, наивного и беззащитного. Его хотелось погладить, приласкать. Он был очень добрым, с прекрасным чувством юмора.
Пьянел Володя довольно быстро. Если Нонна Викторовна оказывалась дома, говорила гостям: «Все, уходите, Володька напился». Потом она мне рассказывала: «Вовка плачет и жалуется:
— Мама, я так люблю Наташу! А она замужем и еще звезда. Я не знаю, как быть.
А я его успокаиваю: — Не волнуйся, Вовка, будет наша.
Завоюем!»
И, в общем, завоевали.
Я стала часто приезжать к Володе. Мы сидели в его комнате. Нонны Викторовны почти никогда не было, она моталась по стране, снималась, зарабатывала деньги. Квартира свободна, но Володя не делал попыток сблизиться, что мне очень нравилось. Значит, он чистый и светлый мальчик, значит, ему нужны серьезные отношения. Володя рассказывал о себе, с особой теплотой вспоминал, как жил у дедушки с бабушкой — родителей Вячеслава Васильевича — в Павловском Посаде.
Потом Нонна Викторовна и Вячеслав Васильевич забрали сына в Москву, но вскоре они разошлись. Володя с огромным уважением относился к своему отчиму Борису Андроникашвили, но этот брак Мордюковой тоже оказался недолгим.
В основном Володя был предоставлен себе. Мать много работала, Вячеслав Васильевич тоже, а уж когда он женился и родилась Анечка, Тихонову стало совсем не до старшего сына.
Думаю, наркотики вошли в Володину жизнь вместе с новой московской компанией. Его просто уговорили попробовать: что будет от одного раза? Но одним разом дело ни у кого не ограничивается.
Володя познакомил меня со своими друзьями: Толиком по кличке Дорога (я тогда и предположить не могла, что это наркоманское прозвище) и Петей Башкатовым — сыном дворничихи. Ко мне эти милые и славные ребята отнеслись хорошо: Вовка влюблен, надо его поддержать.
Сначала я не понимала: откуда Володя знает, что я ссорюсь с Бурляевым? Потом выяснилось — у Дороги девушка работала на телефонном узле. Когда я сбегала от Коли к маме и начинала тосковать по своему законному мужу, мы с Бурляевым часами разговаривали по телефону. Иногда в наш разговор врывался глубокий вздох.
— Что это? — спрашивал Коля.
— Не знаю, — отвечала я.
Хотя прекрасно понимала: это девушка Дороги подключила Володю к нашему разговору и он страдает в трубке. Такое трогательное чувство кружило голову.
Наши отношения с Колей еще долго оставались бы неопределенными, никто из нас не торопился рвать их окончательно. Но он уезжал на съемки, и я попросила у него разрешения пожить в новой квартире в Нагатино, которую Бурляев недавно получил.
Коля дал ключи. Как только он уехал, меня разыскал Петр Диомидович: «Наташа, ты не могла бы вернуть ключи? Приезжают наши родственники, мы хотим их туда поселить».
Я тут же отвезла ключи и спросила:
— Петр Диомидович, а не возникла ли у вас с Колей мысль, что я стану претендовать на эту жилплощадь, если мы разведемся? Если так, то вы ошибаетесь. Я соберу свои трусы и уйду.
— Ну, тогда можешь там еще пожить, — успокоился свекор.
— Нет, спасибо.
Я могла простить любимому мужчине многое, но не предательство. Разве у Бурляева были основания считать меня корыстным человеком?
Когда Коля вернулся в Москву, вопрос о разводе встал ребром. Он пытался со мной помириться, приезжал к моей маме, просил повлиять на дочь. «Наташа — стена, как ни бейся, невозможно пробиться», — жаловался Коля.
Мама лишь разводила руками.
Нашу последнюю ночь мы просидели на кухне, пытались что-то склеить. К утру поняли, что не получится, у обоих были основания для ревности и недоверия. Наш детский брак, продлившийся почти три года, себя исчерпал. Вышла на улицу, глаза застилали слезы, меня просто шатало от мысли: все, конец!
Воскресенье проклятое,
черное!
