Мы стали перезваниваться.
Однажды звоню Олимпии:
— Ну как ты там, дорогая?
— А у нас уже три дня Клава живет, — сообщает «подруга». — Но она мне совсем не нравится.
— Почему? Говорят, такая милая, неприспособленная к жизни.
— Да?! Не успела появиться, как начала раздавать распоряжения. Спускается в первое же утро и говорит: «Олимпия, в нашей спальне кто-то штору прожег сигаретой. Поменяй». Не успела сменить шторы, а она уже несет кофточку: «Постирай, я ее вином залила». Это она-то неприспособленная к жизни?
По версии, озвученной мне Сашей, он был тогда вовсе не с Клавой, а на съемках. Меня его ложь сильно задела. Через неделю он прислал свою коронную эсэмэску. Я отвечаю: «Александр Юрьевич, я не Клава, не Вика, не Наташа, не Ира и даже не Катя. Пишите, пожалуйста, этим женщинам. Они с удовольствием приедут». А он опять за свое: «Хочу тебя». Может, это у него дежурное послание? Одно для всех?
Не знаю, как с другими девушками, но со мной он обращался как с последней шлюхой. И встречались мы только у Домогарова, даже в ресторан ни разу не сходили. Он говорил: «Ты толстая, страшная, у тебя большой нос и кривые ноги. Куда с тобой можно пойти?» Как будто остальные его женщины — сплошь писаные красавицы!
Фотографироваться со мной Саша не хотел, даже дома.
Только раз я сама нас «щелкнула», но снимки получились неудачные. Я напечатала пару карточек, но после одной из наших ссор взяла и порвала их со злости. Потом пожалела, но было уже поздно. Файлы, с которых делала фотки, не сохранились. А вот некоторые эсэмэски Домогарова до сих пор «лежат» у меня в телефоне. Удалить их почему-то рука не поднимается. Хотя он и унижал меня.
В телефоне у Александра Юрьевича я значилась как «Гуля ...нутая». Чуть не упала, когда нашла эту запись. Все остальные были люди как люди — Вика, Катя, Лена. Видимо, эти «курицы» вели себя с «птицеводом» иначе, чем я. Вика откровенно заискивала перед «папочкой». Она Домогарова только так и называла.
Я же пыталась огрызаться, отстаивать свое «я».
Не понимала, что имею дело с неуравновешенным человеком. Нормальный мужчина не станет писать женщине эсэмэски от имени своей любовницы. А он писал, прикидываясь Клавой! Я как-то спрашиваю: «Ты где?» И получаю ответ: «Пожалуйста, не беспокойте Сашу, он спит». Удивляюсь: «А вы кто?» — «Я вас умоляю, Сашенька спит, я не хочу, чтобы вы его тревожили».
Так, это Клава — понимаю я. И отправляю следующее послание: «Дорогая крокодилица Клава, передайте, пожалуйста, Александру Юрьевичу, чтобы он поменьше заигрывал с женщинами, в его возрасте это опасно». Она пишет: «Можете называть меня как угодно, но тревожить Сашу я не дам. Или вы хотите, чтобы я вам позвонила?» — «Хочу». — «Нет, это сложно, я разбужу Сашу». — «Так вы хотите, чтобы я вам позвонила?»
И тут звонит Домогаров и в истерике кричит: «Да я тебя сейчас, с...ка, б...дь!» Я смеюсь. Что, доигрался?
В какой-то момент наши отношения стали не злить меня, а веселить, это была болезненная реакция запутавшейся, влюбленной девчонки. Которая в первый раз столкнулась с человеком взрослым, опытным и изощренным. С бесконечно холодным эгоистом.
У Домогарова есть одна мания — он считает, что каждая женщина хочет стать хозяйкой его замечательного дома. Не знаю, как проявляли себя в этом смысле Клава, Вика и другие Сашины «курочки», но Марина Александрова в свое время действительно хотела, чтобы дом он оформил на нее. Уже после нашего расставания с Домогаровым мне рассказывал об этом один его старый знакомый.
А я ничего об этом не знала, и когда Саша однажды, ни к селу ни к городу, начал орать: «Я что, этот дом для тебя строил?», решила, что у него белая горячка.
