А ты не спишь по ночам на протяжении нескольких лет».
Я и сама понимала, что с такой жизнью пора заканчивать. Нервная система была совсем расшатана. И не одной только напряженной работой...
У меня всегда в кошельке лежали успокоительные таблетки. Они и сейчас там есть для подстраховки, хотя не пользуюсь ими лет двадцать. Во времена Советского Союза меня, человека свободолюбивого, ненавидящего слово «нет», страшно терроризировал так называемый худсовет. Этим товарищам все было не так. Занятые в одном из номеров девочки-гимнастки по моей режиссерской задумке падали на сцену, а я переступала через них. «Как можно перешагивать через живых людей?! — возмущался один компетентный «товарищ». — Это же фашизм!»
Был момент, когда меня довели до такого состояния, что я выпивала по семь таблеток седуксена или элениума в день.
Порой от приступов паники не спасали даже лекарства, и тогда я бегала. Приходила на репетицию и если чувствовала, что беспричинный страх не дает дышать, работать, шла в парк и пускалась трусцой. Бегала час, иногда два, до полного изнеможения, только после этого внутреннее беспокойство отступало и я возвращалась к работе. Не могла позволить себе взять отпуск или тайм-аут, поскольку была очень ответственным, иногда даже невыносимым в своей требовательности и категоричности человеком во всем, что касалось сцены.
Я уже была известной певицей в Прибалтике, когда Совинцентр пригласил меня в Москву. Тогда это был маленький кусочек Запада.
Нас отлично приняли, но мне и в голову не пришло, что я могу жить и работать в Москве. Сейчас смешно вспоминать, но я отбивалась даже от съемок в новогоднем «Огоньке», куда меня позвали с номером «Мухоморы». Я не хотела жертвовать репетициями, которые казались мне гораздо важнее съемок на телевидении.
Тем не менее в Москву я все же переехала. Решающим аргументом стало то, что Андрей бросил учебу в Риге и сказал, что поедет со мной: «Тебе нужно развиваться, совершенствоваться, давай попробуем поступить в ГИТИС».
Члены комиссии в ГИТИСе отнеслись ко мне снисходительно, потому что знали по «Юрас перле». В бывшем Союзе не было актера, не побывавшего в знаменитом варьете Юрмалы.
Именно тогда, учась в ГИТИСе, мы с Андреем попробовали жить врозь. Я предложила: «Давай расстанемся, не будем видеться какое-то время».
Мы были вместе так давно, что я начала опасаться: а вдруг это просто привычка и никаких чувств между нами уже не осталось? Вдруг я ошибаюсь и в старости пойму, что прожила жизнь не с тем человеком?
Но хватило нас ненадолго. Мы каждый день встречались в институте, и скоро Андрей спросил: «Ну что, может, закончим эту проверку на прочность?»
И мы снова стали жить вместе.
Мы с Андреем похожи. В каком-то смысле вырастили друг друга, сформировали под себя, поэтому какие бы у нас ни были разлады, они не смертельны. Мы научились подлаживаться один под другого.
Андрей достаточно самостоятельный, его не надо занимать, ублажать, чтобы он был доволен жизнью. Он всегда может найти себе дело. Рядом со мной не мог оказаться мужчина, которого пришлось бы все время опекать.
Мы не расставались ни на минуту, вместе работали, ездили, жили. Быт нас не утомлял, мы же постоянно обитали в гостиницах, там же и питались. Построить жизнь как-то иначе было нереально ни ему, ни мне.
Со временем я обрела популярность, и Андрей во всем помогал мне, поддерживал. Он даже стал моим продюсером. Но я никогда не топала ножкой, пользуясь близкими отношениями, просто поступала так, как того требовала работа.
Я знаю, что Андрей нравится женщинам.
Иногда слышу от приятельниц:
—Лайма, неужели ты совсем не ревнуешь?
—Не ему же нравятся, а он, — отвечаю я.
— Мне это даже льстит.
В наших отношениях вообще нет места ревности. Хотя я всегда в окружении поклонников, и некоторые пытались выйти за рамки дозволенного. Но Андрей считает, что выяснять отношения и устраивать сцены — неприлично. Тем более что знает: на флирт у меня времени нет.
Отучившись в ГИТИСе, я почувствовала, что готова создать свой собственный коллектив. За помощью обратилась к Раймонду Паулсу. Он написал ходатайство в отдел культуры с просьбой дать мне такую возможность, но оттуда ответили отказом.
И тут мой концерт в сочинской «Жемчужине» обернулся для нас совершенно неожиданным подарком судьбы.
В то время там отдыхал директор «Азконцерта». После выступления он прошел за кулисы, мы разговорились. И вскоре я получила приглашение при помощи его организации создать свою концертную программу. На меня навалилась огромная ответственность, ведь я в один момент стала и руководителем, и режиссером собственного коллектива, который нужно было расширять. На прослушивание пришли Володя Пресняков и известный в ту пору диджей Сергей Минаев. Я выбрала Володю. Это было его первое место работы. Мы ездили по всей России, давали по двадцать четыре концерта в месяц. А летом пели на стадионах, вмещавших иногда пять, а иногда сорок тысяч зрителей, выступали на новом месте через каждые пятьсот километров.
Рекорд поставили в Караганде, в течение десяти дней отработав семьдесят концертов. Естественно — в живом исполнении. Володя слушался меня, по крайней мере, делал вид — он же хитрован. Пресняков-младший, казалось, никогда ни о чем не говорил серьезно, все время отшучивался. Иногда я ругала его:
—Володя! Опять ты бросаешь костюмы где попало! Это же так важно, как ты выглядишь на сцене.
—Вы нас, молодых, никогда не поймете, — отвечал он при том, что мне тогда не было и тридцати.
Каждый раз с очаровательной улыбкой Пресняков обещал, что исправится, но я понимала, что ворча на него, просто сотрясаю воздух.
