Посмотреть на «чудо» собралась вся труппа Московского Художественного театра. После недолгих репетиций Качалов отыграл две роли на публике и провалился. «Вам предстоит ужасная работа над самим собой, — говорил ему Станиславский. — Я даже не знаю, сумею ли объяснить вам, какая именно... Вы — чужой. Чужой! Может быть, года через два-три вы освоитесь с нами, поймете нас, примете то, что у нас. Но сейчас вы — чужой!» Несколько месяцев Качалов прожил странной жизнью: получал жалованье, ходил на репетиции, а ролей не было. И тут — удача. Ему на замене доверили роль Берендея в «Снегурочке». Он за одну ночь выучил текст. И утром следующего дня сыграл ее так, что Станиславский расплакался от счастья.
Именно такими взлетами наполнена судьба этого актера. Вдруг, за одну ночь, перестал быть «чужим», стал любимцем Станиславского и Немировича, получал одну за другой главные роли! Тузенбаха в «Трех сестрах», Барона в «На дне», Чацкого в «Горе от ума», наконец, Гамлета... В 1906 году ему предложили перейти в ведущий театр страны — в Александринский. Но Качалов хранил верность МХТ и отказался. Шли годы... Все реже (брался уже не за все, долго готовился к премьерам), но регулярно Василий Иванович выходил на сцену любимого театра, пока не заболел.
«Страха у меня нет. Но и любопытства тоже...»
Качалов мог умереть в 1938 году. На него навалились болезни, был обнаружен диабет, потом — рак. Страшный диагноз от него скрывали, он был известен близким людям. Начались больницы, унылые проживания в санаториях. Именно тогда Качалову запретили «излишества», на что он достаточно быстро наплевал. Сначала «готовился умереть», потом ему вдруг стало лучше. Он уже мог работать: записывался на радио, читал со сцены классику, участвовал во всевозможных мероприятиях. Не переставал влюбляться! На даче Качаловых появилась Ольга Фрид, юная студентка Нины Николаевны, 72-летний Качалов был платонически влюблен в девушку, и его жена уже смотрела на это со снисхождением, лишь бы в нем не угасала искра жизни.
Где-то за год до своего ухода Качалов стал понимать, что ему осталось недолго, болезнь все-таки брала свое. «Иногда могу относиться к мысли о смерти почти без грусти, вроде как наплевательски, — писал он друзьям. — Но, в общем, конечно, сознаю, что на продолжительную отсрочку надеяться уже нельзя, что «долголетний Фирс уже в починку не годится, — ему пора к праотцам»...»
Благодаря любимой работе и заботе близких он дожил до 1948 года.
«Все лето Василий Иванович прожил у себя на Николиной Горе, — вспоминал театровед Виталий Виленкин. — Состояние его ухудшалось, просветы становились все реже. Об одном из них написала в своих воспоминаниях Ольга Леонардовна (Книппер-Чехова), которая проводила лето на качаловской даче: «Как-то вечером, после ужина, сидела я над пасьянсом, рядом сидела наша медсестра; вдруг вошел Василий Иванович, уже удалившийся было к себе в комнату, и громко обратился к нам: «Товарищи, я вас прошу прослушать... хочется попробовать, как голос звучит». И полным звуком, с большим темпераментом прочел из «Воскресения» Толстого весь огромный кусок о Катюше; голос звучал сильно и красиво во всех регистрах; читал он увлекательно, с самыми тонкими нюансами, казалось, никогда он так не читал, с полной отдачей себя. Это было какое-то чудо неповторимое...»
