— Что было особенно тяжелым испытанием для вас на этих съемках?
— Если на каких-то предыдущих работах меня спрашивали о моментах сложных или опасных, и я сосредотачивался и их вспоминал, то здесь риск — это, можно сказать, ежедневная рутина. Сложность этой истории в том, что в кадре один человек. И все, что с ним происходит: падение, утопление, медведи, волки — случалось ежедневно. При моем хлипком телосложении и патологическом страхе перед опасностями это чуть меня не убило. Это я кокетничаю.
— А если серьезно, чего боится Нагиев?
— Знаете, я иду в своей жизни к свету и воспитываю себя как человека, не верящего и не поддающегося страху. Это не значит, что я пестую в своей башке дурь бесстрашия. Нет, я просто в своем нелепом развитии дошел до того, что бояться ничего не надо, и мой страх является проводником моих дурных поступков. Я боюсь мало чего, как мне кажется. Есть вещи, которые я обсуждаю с режиссером до съемок. Это мое общение с дикими животными. Я их слишком уважаю, чтобы рвать с ними дистанцию. Я не отношусь к тем, кто подходит фотографироваться с дикими животными, ходит в цирк на их выступления. Мечтаю, что настанут времена, когда нам всем станет понятно, что любоваться дикими животными в неволе пошло и гнусно. Поэтому я ограничиваю свое общение с ними, со спины работает каскадер. Безусловно, мне приходится контактировать, но я стараюсь это делать с максимумом уважения к животному.
Еще я не работаю на больших высотах. Вариант, когда Том Круз сидит на верхушке небоскреба Бурдж-Халифа, — тщательно подготовленная и десятки раз проверенная акция. В нашей загнанности не всегда есть возможность у каскадеров и руководителей каскадерских отделений подготовить трюк. И тем не менее они справляются с этим блистательно. Начинается с того, что говорю, что не буду прыгать с утеса, да еще слепым, оттого что линзы доконали, а заканчивается тем, я послушно проделываю рискованный трюк. На всех планах видно, сам артист висит на ветке над обрывом. Причем такой отвратительный обрыв, метров сто, наверное...
