Да, собственно, какая теперь разница, в чем действительно было дело. Главное, что из-за этой унизительной истории с академией даже родители Ати, раньше благоволившие к Шуре, стали посматривать на него косо. Да, да, Машенька во всем права — Шура Бенуа просто балованный мальчишка. Но боже мой, почему же тогда ей так хорошо с ним?
Ни с кем другим она не испытывает такой радости, такого упоения жизнью. Никто лучше Шуры не умеет так увлекательно рассказывать о театре, о музыке. Господи, да обо всем на свете. Никто другой не умеет так взахлеб мечтать, так безусловно верить в собственные мечты. И так любить ее, Атю Кинд...
Мысль Ати против воли сама собой побежала назад, к той упоительной весне 1886 года, когда они с Шурой, одурманенные нежданно нахлынувшей любовью, и дня не могли провести врозь. Его тощая нескладная фигура была первым, что выхватывали из множества силуэтов Атины глаза, еще не привыкшие после полумрака гимназии к уличному свету. Каким чудом Шуре удавалось поспевать точно к назначенному часу с 10-й линии Васильевского, где располагалась его собственная школа, к ней, на Большую Конюшенную? Скорее всего, он просто прогуливал последний урок. Но зато домой они всегда возвращались вместе. И эти поцелуи украдкой в ее парадном, от которых она будто слепла и глохла на несколько секунд...
Несколько месяцев они еще делали вид, что как и раньше «просто дружат», но постепенно правда конечно же выплыла наружу. И восторгов у родных не вызвала. Впрочем, не желая рушить и без того хрупкий мир между двумя семействами, родители Ати и Шуры, не сговариваясь, до поры до времени решили потерпеть, надеясь, что все само собой уляжется. Но время шло, Ате минуло восемнадцать. Пора было подумать о замужестве... И Атя догадывалась, что сегодня Маша не просто так завела весь этот разговор.
А сердце, никак не желавшее слушать доводы разума, стучало все оглушительнее. Господи, как Маша не понимает, что вся правда ее слов о Шуриной ветрености, незрелости, безответственности — на самом деле ничегошеньки, ну просто ничегошеньки не значит! Что правда совсем, совсем в другом... Но от этого все только хуже.
Последние полгода Атя кожей чувствовала, что они оба, и Шура, и она сама, вплотную подошли к той черте, переступить которую не мыслили никак иначе, кроме как став женой и мужем. И в этом охватившем их оцепенении без следа растворилась вся былая радость любви. Все чаще, стоило им даже на несколько минут остаться наедине, в воздухе сгущалось одурманивающее напряжение, и обычно говоривший без умолку Шурка вдруг надолго замолкал. Не решаясь обнаружить страсть, копившуюся внутри, они то начинали ссориться по пустякам, то судорожно и пламенно мирились. Но ни один из них все никак не решался сделать тот последний и неотвратимый шаг, после которого возврата в чудесную пору детства уже не будет. Сделай его Шура — она почти наверняка шагнула бы ему навстречу... Но смелости шагнуть к нему первой ей не набраться.
Господи, а что если Шурка не согласится расстаться? Если все будет как в прошлом году, когда Атя, устав сопротивляться родителям и сестре, в первый раз попыталась его оставить? Пока они не помирились, Шура отказывался есть, три дня лежал, отвернувшись лицом к стене. Что если в этот раз он придумает что-то похуже? Господи, он же такой фантазер...
