Да, все было правдой! Всю позапрошлую зиму Шура как отравленный носился со своим кукольным представлением по мотивам балета Пуни «Дочь фараона». Целыми вечерами, не вспоминая об уроках, штудировал книги по истории Египта, по воскресеньям бегал в египетский отдел Эрмитажа. Засадил Атю и свою сестру шить костюмы по его эскизам, злился, заставлял переделывать, требовал, чтобы все было безупречно. По правде говоря, она и сама в ту зиму жила как в угаре. Шура умел любого увлечь идеей, заставить жить его планами. Господи, да что говорить, она только ими и жила все последние три года! И всякий раз, после того как Шура охладевал к недавно еще пламенно пропагандируемой им идее, убеждала себя, что неосуществленный им план на самом деле просто не стоил внимания.
Ате вдруг вспомнилось, как недавно Шура под большим секретом признался, что выпрашивает у Камиллы Альбертовны денег, чтобы купить роскошное дубовое кресло для их будущего дома. И что раньше он уже прикупил тем же манером полдюжины стульев и даже какие-то кубки для вина, и кованый фонарь с малиновыми стеклами... Все в «романтически-рыцарском», так нравящемся ему стиле.
Господи, но это же ребячество! Не собирается же он в самом деле всю жизнь просить денег у маменьки? Даже Ате отлично известно, что с тех пор как старики Бенуа взяли к себе овдовевшую дочь Катю с шестью детьми, им нелегко сводить концы с концами. И она тысячу раз говорила Шуре, что пока он не найдет службу, они не смогут жить вместе. Но Шура будто ничуть не волновался по этому поводу.
А эта история с академией... После удачно прошедшей премьеры домашнего спектакля Шура увлекся новой идеей — стать театральным художником-декоратором. Сдал вступительный экзамен и принялся по вечерам после гимназии ходить вольнослушателем в Академию художеств. Упросил родителей за бесценок сдать отличную квартиру в их доме какому-то приезжему декоратору-французу, у которого он якобы будет брать уроки. А Николай Леонтьевич и Камилла Альбертовна, как всегда, уступили Шуриньке.
Но все опять закончилось ничем. Для того чтобы попасть в четвертый, декорационный класс академии, Шуре следовало преодолеть первых три: гипсовый, фигурный и натурный... Но он так и не дошел даже до первого экзамена.
По его словам, слишком долго оставаться в аудитории, шлифуя свои работы, ему мешал... скверный запах. Что ж, очень может быть. Ведь многим вольнослушателям, приезжавшим за тридевять земель в столицу в поисках художественного образования и ютившимся по убогим петербургским углам и подвалам, помыться-то толком негде... Но разве выросший подле любящей маменьки Шура Бенуа мог подозревать о таких прозаических вещах или тем более принимать их в расчет?
С досады Атя, дернув, оторвала бахромку шали... Неужели Шурка думал, что она ни о чем не догадывается: дело было совсем в другом и ушел он из академии вовсе не из-за каких-то там запахов, а исключительно из самолюбия. Ведь его работы несколько раз подряд были названы преподавателями среди худших на курсе. Атю же он с горячностью убеждал, что все дело в интригах, которые недоброжелатели плетут против его отца.
