Проводив Антона в апреле 1890-го на Сахалин, она в глубине души чувствовала себя почти невестой. Женское чутье нашептывало: в шутливой надписи на фото таится нечто большее. И разве не с таких вот карточек начинаются все романтические истории?! Но жизнь отказывалась следовать фабуле романа.
С дороги Антон писал нечасто, и каждое новое послание озадачивало Лику все сильнее. На любовные письма, что пишут герои романов, они совсем не походили, напоминали скорее забавные, немножко дурашливые миниатюрки, с которых начинал некогда свою литературную карьеру молодой Чехов, тогда еще скрывавшийся под именем Антоши Чехонте.
Вместо нежных прозвищ он придумывал Лике шутливые клички, например Жамэ (по французски jamais — «никогда»). Расспрашивал про мифических, им же выдуманных поклонников. А вместо комплиментов потчевал остротами...
Маша под большим секретом показала Лике страничку из письма, полученного от брата: «Я, должно быть, влюблен в Жамэ, так как она мне вчера снилась...» Всерьез ли написаны эти слова?
Ничто не изменилось и после его возвращения. Антон выглядел утомленным, кашлял больше, чем до отъезда, но на все намеки о необходимости заняться здоровьем или отмалчивался, или отшучивался. Как и на все Ликины попытки выяснить отношения.
Она писала письма, рвала их и писала новые, начинавшиеся сообщениями о ранее уничтоженных, подходила к теме и так и этак, пытаясь подлаживаться под чеховский тон, сравнивала свои мечты о встрече с Антоном с мечтой стерляди о чистой реке. Но тягаться в эпистолярном острословии с Чеховым Лике было, увы, не по силам, и все оставалось по-прежнему. Как шарик на раскрученной рулетке, в центре которой возвышался Антон, она все летала и летала по кругу, силясь понять, в какую же лунку судьба предназначит ей упасть.
Место учительницы она оставила, перейдя на службу в Московскую думу. И тут же получила от Чехова новое прозвище — «думско?й писец», а заодно и двух новых «поклонников» — Прыщикова и Трофима, о «злой судьбе» которых Антон без устали острил. Реальных же Ликиных воздыхателей вроде флейтиста Александра Иваненко или доктора Евгения Балласа всерьез решительно не принимал.
В Париж, о котором Лика страстно мечтала, тоже отправился не с нею, а с давним другом издателем Алексеем Сувориным. И Лика, поразмыслив, решила, что пора пустить в ход тяжелую артиллерию. Летом 1891-го она приехала на дачу, которую Чеховы сняли на Оке, в компании Исаака Левитана.
