«Молодой» была Наталия Бессмертнова, исполнительница второй главной партии — Ширин. Наверное, эти слова Асафа запали в душу Майе и стали одной из капель, слившихся со временем в сознании Плисецкой в море неприязни к Мессерерам...
После московской премьеры «Легенды о любви» театр поехал на гастроли в Австрию, но там спектакль Григоровича встретили прохладно — зрители его попросту не поняли. Майю неуспех у европейской публики подкосил. Вернувшись в Москву, она довольно быстро из спектакля ушла. Думаю, это заложило трещину и в отношения с Юрием Николаевичем. Правда, потом Майя еще станцевала в его новой редакции «Лебединого озера». А Наталия Бессмертнова стала женой Григоровича. С этого момента отношения худрука и примы театра Плисецкой начали стремительно остывать и дошли до точки замерзания. Впрочем, так случилось не с одной Майей. В перестройку всех неприкосновенных до той поры народных артистов — Васильева, Лавровского, Плисецкую, Максимову и даже Бессмертнову — худрук отправил на пенсию (жену, правда, сразу же оформил на договор на прежних условиях)...
Характер Майи, ее отношение к людям с годами сильно изменились. И эти изменения были очевидны в первую очередь близким. Если говорить очень условно, то, на мой взгляд, Плисецкая до «Анны Карениной» (речь о балете Щедрина. — Прим. ред.) и после — два разных человека. Любопытное сравнение привел театровед Борис Поюровский, друживший с Майей. Говорил, что был знаком с Одеттой, но однажды пред ним вместо Одетты предстала Одиллия. Я не помню Майю недоброй. Конечно, она прекрасно знала себе цену, но при этом — ни намека на звездную болезнь. В общении всегда проста и коммуникабельна. А вот книга «Я, Майя Плисецкая», написанная ею в девяностые, — злая. Не перечитываю ее. Иногда мне говорят: «У Вишневской автобиография тоже злая». Да, злая. Но в отношении определенных людей, которых Галина Павловна называет пофамильно. У Плисецкой же помимо конкретных людей книга недобрая по отношению к стране. Более того, к ближайшим родственникам. А ведь Мессерерам она обязана жизнью, профессией... Любопытно, что ее отношение к родне по отцовской линии — Плисецким, которые жили в Ленинграде, осталось доброжелательным до конца. Что касается Мессереров — у меня есть ощущение, что кто-то Майину антипатию к ним искусственно подогревал...
Я взрослел, интересы расширялись, появилась работа, уже меньше времени мог уделять и Большому театру, и Майе. А на пике нашего общения случилась такая история. Мы с матерью после ее расставания с отчимом, который нас обобрал, жили крайне бедно. Мама много лет мечтала о пальто с воротником из голубой норки. Когда я начал зарабатывать, появилась возможность сшить ей пальто. Но достать в СССР, главном экспортере пушнины, голубую норку оказалось невозможно. Бились и так и эдак — не можем найти мех. Как-то поделился проблемой с Рахилью Михайловной. Она, видимо, сказала дочери...
В тот день Плисецкая танцевала в «Коньке-горбунке». Было уже четыре часа — собираюсь потихоньку на спектакль. Вдруг звонит Майя:
— Так, к семи идешь ко мне на квартиру. Тебя встретит домработница Катя, я ее предупредила. Будет мой скорняк. Принесет шкурки. Выберешь, что понравится, и возьмешь.
— Майя Михайловна, а как же «Конек...»?
— Сдался тебе этот «Конек...»! Успеешь ко второму действию, если так хочется.
И вот я — обладатель заветных шкурок, после спектакля стою с мешочком у служебного входа. Майя появляется, пробегает мимо толпы поклонников ко мне: «Ну что, как? Взял? Дай посмотреть». На глазах у всех! Этих норок и такого участливо-дружеского отношения Майи мне, конечно, не простили — начали «жрать»... Ведь как в любом «министерстве», между поклонниками Плисецкой наблюдались и ревность, и конкуренция. Конечно, многие завидовали моему «особому положению» — теплому отношению Майи. За спиной стали плести интриги, разводить сплетни. От этой околотеатральной возни становилось не по себе, и в какой-то момент я «самоустранился». На спектакли продолжал ходить, но никак не обозначал своего присутствия. Перестал дожидаться Майю у служебного подъезда. Хотя с Рахилью Михайловной по-прежнему общался.
На спектакли Плисецкой совсем прекратил ходить году в 1980-м. Помню, пришел на «Кармен-сюиту» после некоторого перерыва... Майе было уже пятьдесят пять. И вот самая обычная мизансцена: Кармен стоит в центре, потом поворачивается профилем к зрителю и убегает в кулису. Побежала, а у меня вдруг сердце сжалось: я увидел немолодую, уставшую женщину... Сегодня когда говорят о Плисецкой, первая ассоциация, которая тут же возникает, — Кармен. И памятник ей поставили в этой роли. А ведь «Кармен-сюиту» Майя станцевала в сорок один год, когда балерины уже выходят на пенсию. Да, «Кармен-сюита» была поставлена специально для нее и на ее индивидуальность, но ведь Плисецкая вошла в историю мирового балета прежде всего другими ролями. Она ворвалась на сцену, сметая все правила и устои. В те времена прыжковой техники фактически не существовало — ее в балетные каноны вписала Плисецкая. Да, балерины прыгали, но не существовало понятия «растяжка». Майя же зависала в воздухе в полном шпагате — до нее этого не делал никто. В роли Китри в «Дон Кихоте», в вариации с кастаньетами, Плисецкая в растяжке практически касалась ногой затылка. Ее хореографический рисунок стал эталонным для этого балета и остается неизменным по сегодняшний день. Но из-за того что Плисецкая танцевала Кармен долго, именно эта роль и осталась в памяти людей главной. Про ее работы после «Анны Карениной» говорить не хочется: «Чайка», «Дама с собачкой» были лишь бледными отголосками былого триумфа. Майе Михайловне стоило остановиться раньше. Но она хотела танцевать и держалась за роли, а Щедрин был заинтересован, чтобы его музыка звучала на сцене Большого...
