«Коля — детдомовец, поэтому он имел право быть любым», — сказал о Николае Губенко режиссер Роман Балаян. «В том смысле, что человек, преодолевший обстоятельства и взлетевший над ними, может уже не интересоваться, как его воспринимают другие?» — уточнила я. «Да...»
Сергей Никоненко: «Из детского дома...»
Первую мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой во ВГИКе называли «Молодогвардейцы», вторую — «Рыбников — Ларионова», третью — «Кириенко — Гурченко». Четвертую — по нашим с Колей фамилиям: «Губенко — Никоненко», но это было позднее.
В начале учебы Коля производил впечатление одесской шпаны. Забубенный такой, непричесанный, ходил в поношенном пиджаке. Матерщинник даже на фоне других ребят, тоже крепко выражавшихся. Мог подраться. Непонятно было, почему Сергей Аполлинариевич взял этого не слишком отесанного парня с южным говором и уличными замашками к себе на курс.
Но вскоре мы поняли, что Коля в шпану играет, маска у него такая. Может потому, что потеряв в войну родителей, вырос в детском доме, где приходилось отстаивать себя? Вот и привык не распахивать душу? Да, при всей своей общительности Коля оставался закрытым. О том, что после окончания Суворовского училища, где углубленно преподавали английский, Коля хорошо знает язык, мы даже не подозревали.
Его сиротство постоянно давало о себе знать. Как бы он жил на мизерную стипендию, если бы не помощь всех, кто мог? Моя мама, которая тоже росла сиротой и потому понимала Колю, заворачивала ему бутерброды и протягивала мне, когда я собирался на учебу. И домой он к нам приходил, ночевал, мама его кормила, рубахи стирала. Тамара Федоровна Макарова передавала через меня Коле деньги. Помощь он принимал спокойно. Деньги тогда, до реформы, были большими как простыни, и вот Коля брал у меня эту «простыню», клал в карман и хлопал по нему ладонью: «Сегодня гуляем». Покупались водка, пельмени, и устраивался банкет для ребят.
