— Будучи таким влюбчивым, вы, наверное, рано женились?
— Вскоре после прихода в театр. С будущей женой познакомился на отдыхе в Крыму — на пляже заметил симпатичную девушку. Оказалось, она тоже из Москвы, инженер, окончила МАИ. Поначалу жили неплохо, родился Миша. Однако после десяти лет брак распался.
Я не избежал внимания поклонниц. Помню, совсем молодым еще был, девушка после спектакля подарила цветастую сорочку. Кто-то из коллег пошутил: а вдруг через эту рубашку тебя хотят приворожить? Испугался и отдал презент сапожнику Юре (он в театре у нас работал). Другая поклонница присылала из Сибири сало в трехлитровых банках. Но честно говоря, к знакам внимания я относился с юмором и с поклонницами романов не крутил. О своей личной жизни после развода скажу коротко: она была и есть. Но брак у меня единственный.
— Трудно было влиться в звездный коллектив Театра сатиры?
— Не скажу, что приняли как-то по-особенному — распахнули объятия или, наоборот, обижали. Никто со мной не возился, выплывал сам. В театре вообще каждый за себя. Доказываешь работой, чего стоишь, имеешь ли право выходить на сцену, особенно такую — «Сатира» ведь гремела. Зато когда вокруг большие мастера, появляется потрясающая возможность учиться — поворачивайся, наблюдай, впитывай. Что я и делал.
С особой нежностью вспоминаю Татьяну Ивановну Пельтцер. Огонь была женщина! Перед спектаклем Марка Захарова «Мамаша Кураж и ее дети», в котором я играл ее сына, всякий раз на чем свет стоит костерила реквизитора. Причем выражений не выбирала. Крепко доставалось от нее и костюмерам — все-то ей не нравилось! Есть артисты, которые перед выходом на сцену нарочно заводят себя, а заодно окружающих — им в нервном состоянии легче играть. В театре знали об этой особенности Пельтцер и даже не пытались с ней спорить.
В «Мамаше Кураж» первый акт заканчивался гибелью моего героя Швейцеркаса. Солдаты, потешаясь, бросали тело на стул, ставили рядом бутылку спирта и уходили. Следом появлялась Татьяна Ивановна, обнимала меня и негромко пела: «Войне всего нужнее люди, война погибнет без людей». Зал замирал, а я каждый раз ощущал на шее (сидел с опущенной головой) слезы убитой горем матери. Вот так играла Пельтцер. Сердце выносила на сцену!
Ходили слухи, будто в последние годы ее подводила память. Но я прекрасно помню, как незадолго до ее ухода из жизни встретил Татьяну Ивановну на улице у «Ленкома». Она уже давно не служила в «Сатире» и работала у Марка Захарова. Иду, вдруг меня кто-то окликает басом: «Саша!» Поворачиваюсь — Пельтцер. Поздоровались. Она интересовалась, как дела в театре, как поживают коллеги. И была той Татьяной Ивановной, которую я помнил и любил.
«Сатира», оправдывая свое название, славилась артистами-хохмачами. Расскажу один случай. Театр был на гастролях в Германии. Как-то сидим в гостинице, болтаем. Вдруг Ширвиндт с Мироновым сообщают, мол, в здешней гавани стоит корабль, с него торгуют беспошлинными шмотками потрясающего качества. «Купил сыну джинсы, — хвалится Александр Анатольевич. — А у Андрея — вон новый ремень оттуда». И мы, человек пять-шесть молодых артистов, следующим утром кинулись по наводке старших товарищей искать чудо-корабль. Вроде место нашли. Видим какое-то судно, но не у причала, а далеко от берега. И пришвартовываться, судя по всему, не собирается. Догадались, что нас попросту развели.
