Папа взял с собой и меня. Суечусь, мелкий, возле ворот — вроде как один из защитников, в какой-то момент поворачиваю голову и вижу, как прямо в нее летит пущенный Блохиным мяч. Удар был такой силы, что я упал и разрыдался — от боли и обиды. Все игроки, включая Олега Владимировича, бросились ко мне — рассматривали место, куда приложился мяч, жалели, успокаивали. А вот отца среди утешителей не помню. То ли он сильно испугался, то ли наоборот — рассердился, что реву.
Другая случившаяся в Одессе история, где главными героями были отец, Ильченко и Жванецкий, относится к началу девяностых. Мы приехали на «Юморину» и поселились в гостинице «Лондонская». Предложение Михал Михалыча «А пойдемте погуляем» было легкомысленно принято. Не успели сделать и десятка шагов, как вокруг образовалась толпа — посыпались вопросы, признания в любви, рассказы об общих друзьях и знакомых. Так и ходили по улицам и бульварам с огромным эскортом. Добрались до Привоза, где торговцы даром отдавали первую весеннюю зелень, домашнюю колбасу, вяленую и копченую рыбу. В гостиницу, увешанные пакетами, возвращались затемно в сопровождении многократно выросшей толпы. С разговорами, шутками, смехом. Для меня эта прогулка навсегда осталась свидетельством настоящей народной любви.
У нас с Леной не было отца, который мог, посадив напротив, предложить: «Давай поговорим о твоем будущем — кем ты хочешь стать?» Или воззвать: «Знаю, ты можешь! Сделай! Порви всех!» Не помню и случая, когда он повысил бы голос или отругал за что-то. Наше воспитание было полностью отдано на откуп маме, и если сестра больших хлопот не доставляла, то я попортил крови изрядно. Не скажу, что был таким уж отъявленным хулиганом, но учиться не хотел. Большинство предметов казались скучными, даже литература, хотя читал запоем с раннего детства. Просто мой выбор авторов не совпадал со школьной программой: Пушкину с Толстым предпочитал Зощенко, Аверченко, Бабеля, Шолом-Алейхема, Хармса. Меня ругали на каждом родительском собрании, завуч и учителя постоянно вызывали маму для серьезных разговоров, после чего мне здорово доставалось плетеными ручками капроновой авоськи.
Когда спрашивают:
— А как отец относился к твоим ролям в «Ералаше»? Хвалил? Поддерживал? — совершенно искренне отвечаю:
— Не уверен, что он видел меня хотя бы в одном из выпусков. Во всяком случае, разговора об этом между нами никогда не было.
Люди удивляются, не верят:
— Как такое может быть?
Пожимаю плечами:
— Выходит, может, — не объяснять же всем и каждому, что отец был совершенно отдельным человеком, на которого общепринятые нормы не распространяются, а логика тех или иных поступков зачастую непонятна даже близким, а может, и ему самому.
О том, что я сын Романа Карцева, в «Ералаше» долго никто не знал. Однажды на улице ко мне подошел человек, сказал, что из киножурнала, дал визитку и попросил позвонить, чтобы узнать дату и время кастинга. Тогда отбирали кандидатов для выпуска, который вышел на экраны под названием «Угадайка». Сюжет такой: в фойе кинотеатра смонтировали робота, выдающего полную информацию о стоящем перед ним человеке. А главный герой по имени Федя Васечкин пытается его обмануть, гримируясь под старика, негра и даже девчонку. Помощники сценариста и режиссера Владимира Аленикова искали определенный типаж, и я оказался в числе избранных. Через пару дней в сопровождении мамы (которая, к слову, совершенно обыденно отнеслась к перспективе сына сняться в суперпопулярном «Ералаше») отправился на Киностудию имени Горького, где проходили пробы, и выдержал конкурс среди полусотни кандидатов. Боязни публики и камеры у меня не было, поскольку с четырех лет выходил на сцену во время «левых» концертов отца и читал стихи, пока он, страшно потевший на выступлениях, переодевался за кулисами. А еще постоянно наблюдал за его работой во время круизов на океанских лайнерах, куда артистов разных жанров с женами и детьми (до определенного возраста) приглашали на полное довольствие — с тем, чтобы за двадцать четыре дня дали два концерта: один — перед пассажирами, второй — для команды.
