Алла Борисовна была и на прощании в Доме литераторов, и на поминках, которые во многом благодаря ее рассказам получились такими, что отец обязательно бы одобрил. Собравшиеся больше смеялись, чем плакали. Ему, всю жизнь веселившему людей, это точно понравилось бы.
Папа прожил бы много дольше, если б не принимал так близко к сердцу уход друзей, и прежде всего — Ильченко. Первые несколько недель после похорон Вити он ни с кем не разговаривал. Сутки напролет лежал на диване, отвернувшись к стене, почти не ел, никуда не выходил. Смотреть на него было страшно: серое, как асфальт, лицо, огромные черные круги вокруг глаз. К жизни вернул спектакль, который он решил посвятить Ильченко. Уверен: у всех, кто был в зале, сжалось сердце, когда открылся занавес... На сцене стояла лодка с надписью «Витя». В тот вечер отец играл миниатюры, которые прежде они исполняли вдвоем — играл за себя и за друга.
А потом стал писать ему письма и сам на них отвечал. С Виктором Ильченко Романа Карцева связывала дружба такой высокой пробы, что встречается раз на десять миллионов. Настоящая, мужская — которая порой крепче, чем кровное родство.
На протяжении четверти века отец рассказывал о Вите на каждом концерте и постоянно ловил себя на том, что во время монологов смотрит направо — туда, где раньше стоял друг и партнер. Это замечали и зрители.
Мы с мамой еще не разбирали его архив — мало времени прошло, слишком больно. Найдется ли там «переписка», или отец уничтожил ее как нечто очень сокровенное, никто не знает. Но я уверен: если отыщется — приоткроет завесу тайны, которой окружен Роман Карцев даже для близких.
Сейчас вдруг вспомнилось, как оставшегося без партнера отца наперебой приглашали в труппы разных театров и в антрепризы. Однажды он рискнул, согласившись сыграть в спектакле с Татьяной Васильевой и Лией Ахеджаковой. Обеих хорошо знал по съемкам в кино, любил, ценил.
Вскоре после начала репетиций пришел домой выжатый как лимон. Рухнул на диван и пожаловался: «Вика, не могу с ними работать! Эти сумасшедшие бабы готовы вкалывать сутками! В обеих столько мощной энергии, что я их боюсь! Еще и скачут из сцены в сцену: одну до конца не отработали — берутся за следующую».
Конечно, он привык к другому — и в театре Райкина, и в их дуэте с Витей было принято репетировать размеренно, оттачивая каждую интонацию, каждую паузу.
Причина, по которой спектакль не состоялся, мне неизвестна. Но только не по вине отца, который хоть и жаловался на «сумасшедших баб», не пропустил ни одной репетиции.
Единичный антрепризный опыт убедил: такого «комфортного» партнера, как Витя, у него никогда не будет и работать нужно одному.
Даже при больном сердце, плохих сосудах и диабете он мог бы добавить себе не дни, а годы, если бы слушался врачей и родных. Вот только уговорить его лечь на плановое обследование, поехать на консультацию или заставить выполнять предписания докторов было сродни подвигу. По этому поводу мы с ним даже ссорились:
— Папа, все! Завтра едем в клинику — тебе велели явиться через две недели, а прошло уже больше месяца.
— Зачем? Что, доктор знает о моих болячках больше, чем я сам?!
А как мама воевала против колбасы, сосисок, сарделек и копченых куриных окорочков, страстью к которым отец воспылал в последние годы! «Рома, ты понимаешь, что это отрава?! А при твоем диабете — тем более! Нельзя ни одной сосиски! Не говоря уже о канцерогенных окорочках!» — возмущалась она. Отец все равно покупал «отраву», мама ее прятала или выбрасывала, а он опять шел в магазин. Даже когда лежал в реанимации и я спросил, что привезти, ответил: «Сосисочку».
