Николай уехал, оставив без внимания просьбу врачей хотя бы одеться теплее. На другой день он отправился на проводы гвардейских саперов Преображенского и Семеновского полков. И опять отказался надеть шинель.
— Это хуже, чем смерть, это самоубийство! — кричал возмущенный Мандт.
— Дорогой мой, вы исполнили свой долг, позвольте же мне исполнить мой, — ответил император. — Я должен попрощаться с солдатами, которые отбывают в Севастополь, чтобы защитить нас!
«Мой Николай захворал после парада, — в тревоге писала в дневнике Александра Федоровна, — и возвратился домой, дрожа от лихорадки, бледный, весь позеленевший, почти совершенно обессиленный. Я испугалась; его уложили в кровать».
С каждым днем его величеству становилось все хуже. Грипп перешел в пневмонию, с которой ни организм самого больного, ни медики не могли справиться. При нем неотлучно находилась жена, а в коридоре бродила совершенно обезумевшая от горя Варенька. Императрица сжалилась над ней и попросила умирающего мужа проститься с Нелидовой. Царь отказался: перед Богом для него существовала только одна женщина — его Лоттхен.
— Шарлотта, ты уже несколько дней не отходишь от моей постели, поди отдохни, — проговорил он.
Александра Федоровна опустилась на колени:
— Оставь меня подле себя, я бы хотела уйти с тобою вместе. Как радостно было бы с тобою умереть...
Она знала, что в своем завещании, написанном много лет назад, муж выразил желание «быть похороненным за Батюшкой у стены так, чтобы осталось место для жены подле меня...»
— Как ты можешь так говорить, это грех! — возмутился Николай Павлович. — Теперь ты — главная в семье.
Восемнадцатого февраля 1855 года в небольшой комнате с видом на Неву на первом этаже Зимнего дворца у железной кровати, на которой, укрытый старой шинелью, лежал умирающий император, собралась вся семья. Заплаканный наследник стоял на коленях, сжимая руку отца, у двери рыдала его сестра Мария. «Ты была моим ангелом-хранителем с того мгновения, как я тебя увидел, и до этой последней минуты, — прошептал Николай Павлович жене. — Мой привет Петергофу...»
