Тамошние арбалетчики из роты капитана Рейнира Реаля и лейтенанта Корнелиса Михилса звали художника в столицу: увековечить на холсте их славную компанию. Платить готовы были весьма щедро — по шестьдесят гульденов за фигуру. Конечно, от Харлема до Амстердама путь не так уж близок, но с тех пор как прорыли канал-трекварт, по которому вороные фризские кони день за днем тянули баржи с пассажирами и грузом, добраться из одного города в другой можно было за несколько часов.
Приятели уже наперебой поздравляли Халса с очередным выгодным заказом. Но Франс, съездив на пару сеансов, вдруг ни с того ни с сего заартачился и снова засел в таверне у рыжего боцмана, буркнув, что Амстердам ему не по нутру. Посовещавшись, арбалетчики согласились поднять цену за фигуру до шестидесяти шести гульденов. Но живописец заявил: коли им охота, пускай сами приезжают в Харлем всей ротой, а он с места не тронется — недосуг.
«Не можешь даже один вечер обойтись без своего кабака?» — язвила Лисбет. А Дирк с беспокойством посматривал на брата: уж не околдовала ли его старая ведьма? Упрямое желание Франса написать портрет Баббе и в самом деле напоминало наваждение. Не спуская со старухи глаз, он вечер за вечером просиживал в таверне. А дома вставал к мольберту — исправлять сделанное накануне. Но полоумная все была недовольна и твердила, будто знать не знает уродину, что он изобразил... Завсегдатаи таверны, слушавшие их перепалки, потешались над обоими, и художника по временам душила такая злоба, что он еле сдерживался, чтобы не запустить кружкой ей в голову.
Но сегодня пришла пора поставить точку в их затянувшемся поединке. Ночные кошмары ему совсем ни к чему. Франс Халс — великий портретист, и не пристало какой-то мегере в этом сомневаться! Опрокидывая кружку за кружкой, он чувствовал, как хмель все сильнее ударяет в голову, а решимость рассчитаться со старой каргой за все унижения крепнет с каждой минутой. Подозвав мальчишку-слугу, Халс велел тому сбегать к нему в мастерскую и принести холст, оставленный на мольберте. Пусть Баббе забирает свой еще непросохший портрет и катится ко всем чертям! Плевать, нравится ли ей картина! Но старухи в этот вечер, как назло, нигде не было видно.
Франс ехидно ухмыльнулся. Как пить дать опять мозги съехали набекрень, вот и прячется где-то! Скрестив руки, он положил на них отяжелевшую голову. Коричневые и белые круги заплясали перед глазами, складываясь в уродливую физиономию. Ведьма из давешнего сна снова тянула к нему руки. И тут он явственно ощутил, как ее крючковатые пальцы легли ему на плечо: «Ехал бы ты в Амстердам, упрямец. Ведь удача не будет всю жизнь смирно сидеть у тебя на плече, как моя сова».
