В Волгограде я успешно поступил в студию, проучился до восемнадцати лет, а потом пошел в армию. Бронь на нас не распространялась, да я и не пытался откосить. Тогда было стыдно прятаться. Тех, кто не служил, не уважали. Говорили: «Тебе бабы давать не будут, скажут — не мужик». Хотел в десантные войска, но направили в пехоту, в полк охраны, из-за небольшого дефекта зрения.
Полгода провел в «учебке» в городе Садгора под Черновцами. Потом нас перебросили в Словакию, в Зволен, где стоял советский авиационный полк. Однажды приехал Ансамбль песни и пляски Центральной группы войск. Наш офицер похвастался:
— А у нас тоже есть артист! Сержант Мищенко учился в театральном!
— Позовите! Танцевать в массовке сможешь? А быть конферансье?
— Ну конечно! И танцевать, и объявлять номера!
Записали мою фамилию. Через месяц пришел приказ: откомандировать Мищенко в ансамбль ЦГВ. И началась совсем другая жизнь — концерты, выступления.
После демобилизации вернулся в Волгоград. Но мои однокурсники уже закончили обучение, а нового набора не предвиделось. В ТЮЗе предлагали оформить рабочим сцены и со временем пристроить во вспомогательный актерский состав, но я подумал: «Не, ребяты-демократы, у меня другая дорога! Поеду в Москву». Но на дворе стояла осень, экзамены в театральные вузы начинались в мае. Домой я ехать боялся, знал, что уже не вырвусь из поселка, и чтобы как-то перекантоваться в Волгограде до весны, устроился на завод учеником токаря. Получил «ученические» и койку в общежитии. Проработал несколько месяцев и рванул в столицу.
Сначала сунулся в Школу-студию МХАТ, но завернули из-за южнорусского говора. Я — в «Щуку». Курс набирала Галина Яцкина. Дошел у нее до третьего тура. Параллельно показался в ГИТИСе Владимиру Андрееву. Он допустил до второго тура. Но знающие люди посоветовали: «Табаков тоже набирает, обязательно сходи».
Самого Олега Павловича на экзаменах в ГИТИСе не было. Абитуриентов прослушивали его помощники — Валера Фокин и Костя Райкин. И у них я прошел на второй тур! Андреев, узнав об этом, взъярился, заявил, что видеть меня не желает. Тогда Виталик Максимов, помогавший ему на экзаменах (актер, режиссер, сценарист, продюсер, теле- и радиоведущий), потихоньку взял мои документы и отдал Табакову.
На втором туре я читал уже самому Олегу Павловичу. Рядом сидел Авангард Леонтьев. Гарик потом рассказывал: «Когда ты вышел, Табаков спросил:
— Ну, что думаешь по поводу этого парня?
И я ответил:
— Явно сумасшедший, надо брать!
Глаза у тебя горели, энергия перла — просто мама не горюй! Даже было неважно, что ты читал». Конечно, как пел Высоцкий, настоящих «буйных» мало...
Мое гэканье Олега Павловича не смутило. В общей сложности он набрал двадцать пять человек и сказал: «Все, ребята, беру вас на свой курс! Спокойно сдавайте общеобразовательные предметы — это ерунда, простая формальность, и в добрый путь!» На следующий день он уехал с «Современником» на гастроли. В «Щуку» на третий тур я, разумеется, уже не пошел.
Перед последним экзаменом, по-моему по истории, всех проверял фониатр. В ГИТИСе существовало такое правило, там ведь преподавали вокал. Вдруг доктор находит у меня узлы на связках и дает заключение: «Мищенко профессионально непригоден! Не сможет работать в театре, голос будет садиться и хрипеть». Я в ужасе — неужели придется забирать документы? Табаков на всякий случай оставил номер своего телефона в гостинице — мало ли что. Позвонил, все ему рассказал. «Иди к ректору и жди», — велел Олег Павлович. Просидел полдня в приемной. Наконец секретарша позволила войти в кабинет. «Звонил Табаков, — сообщил ректор. — Сдавайте последний экзамен, я вас допускаю. Со связками потом как-нибудь разберемся». И я все сдал, получил корочку с фотографией и печатью о том, что зачислен на первый курс, и поехал домой.
