И Павел решил вернуться на Волгу, в родной Саратов. Бродил по знакомым улочкам, с наслаждением вдыхая памятный с детства острый запах: в этом купеческом городе жили мукомолы, маслобои, текстильные «короли сарпинки», но главное — рыбники. Торговля свежими осетрами, белугой, севрюгой, стерлядью процветала. По берегам тянулись бесчисленные амбары и ледники для хранения улова, приспособления для разделки, копчения и сушки. Мальчишкой он с братьями прибегал смотреть, как заготавливали икру. Зернистую солили в огромных чанах, паюсную прессовали в рогожных кулях на два-три пуда каждый, мешочную запаковывали в салфеточные мешки. Здесь же производили и рыбные деликатесы: «белужьи пруты», «сомовьи плески» и вязигу — спинную струну осетровых. Ах, как любил Павел расстегаи с вязигой, которые по праздникам пекла мать Евдокия Илларионовна!
На тенистой Полицейской улице, на самом краю поросшего репейником Глебучева оврага стоял родной, украшенный портиком с колоннами деревянный дом. Павел давно его оставил, бывал редко, только наездами, и вдруг решил вернуться в край, где протекли детство и юность. Тут в мастерской отца Варфоломея Федоровича, иконописных дел мастера, впервые соприкоснулся он с живописью, вдохнул запах масла и деревянных досок, получил первые навыки, научился растирать краски и грунтовать холсты. Мать бережно хранила и его старый мольберт, и юношеские эскизы, и карандашные рисунки. На полке по-прежнему стояла фотография Кузьмы Петрова-Водкина.
Вспомнилось, как совсем желторотыми мальчишками подрядились с друзьями Кузьмой и Петей Уткиным расписывать в Саратове храм Казанской иконы Божией Матери. Это был один из первых их заказов, и они очень старались.
— Откуда, Пашка, ты такие цвета подбираешь? — удивлялся Кузьма. — Палитра у всех вроде одинаковая, краски те же, но у нас они обычные, а у тебя под рукой блестят и звенят...
Павел, полностью поглощенный работой, не отвечал. Он то бросался к стене прыжком, то осторожно крался, боясь расплескать мелькнувший образ.
