«Художники сидят под своими картинами с обширными астрами в петлицах рядом с причудливыми созданиями женского пола, которых на иных полотнах можно узнать... Их коноводом и главарем был Павел Кузнецов — задавал тон, был законодателем мод и вкусов. В плеяде изумительных он был самым изумительным», — писал Абрам Эфрос.
Нищие, некоторые крайне нелепо одетые — Андрей Белый вспоминал, что Павел Кузнецов был в чем-то «желтом, клетчатом, талия... с перехватом», — они ревниво наблюдали за реакцией зрителей. Порой, заслышав нелестный отзыв, не выдерживали и ввязывались в горячие дискуссии, стремясь объяснить всем и каждому то «невысказанное» и «невыразимое», что скрыто от поверхностного взгляда в их символических картинах. Между молодыми ершистыми гениями слонялся и меценат — рослый белокурый красавец Николай Рябушинский. В залах висело несколько картин этого «художника-любителя», и как не без иронии заметил кто-то из гостей, даже «не слишком плохих».
О модернистах заговорили, публика валом валила на Мясницкую. Мнения были самые разные. «Голубая роза» — красивая выставка-часовня. Для очень немногих... И картины как молитвы», — писал влиятельный критик Сергей Маковский. Другие возмущались: «Достаточно быть Рябушинским, чтобы мановением волшебного жезла детски неумелая мазня превращалась в шедевры».
Между тем «Утро» Кузнецова приобрела Третьяковская галерея и он, по словам Абрама Эфроса, «был введен в сонм признанных мастеров», первый из этого круга молодых художников.
Несколько его картин купил и Рябушинский. За гонораром Павел отправился на виллу Николая «Черный Лебедь». Вернувшись, сердито заметил младшему брату Виктору: «Отдал сукин сын, да не все, с него трудно получать. На банкеты и пикники деньги швыряет охапками, в «Эрмитаже» оставил за собой столик, на котором каждое утро появляются свежие орхидеи, а на лишнюю сотню для друга-художника скупится».
Фортуна, как известно, весьма капризна. Через пару лет живописный мир видений и грез публике приелся, теперь он казался не утонченно-заманчивым, а жеманно-манерным. Это был, как метко заметил Рябушинский, «признак временности и неживучести голубых роз». Маковский, некогда восторженно приветствовавший открытие выставки, теперь утверждал, что «Голубая роза» переродилась в купеческий декаданс. А Кузнецову вынес мрачный вердикт: «Вот художник, по-видимому, безвозвратно погибший!»
