— Ей четырнадцать, подождем два-три года... Четыре...
— Нет! Ты обманул меня! Допустил в себе чувства, которые не пристало иметь дяде по отношению к племяннице!
— Но я же не родной брат тебе. У нас разные фамилии, разные матери.
— И один отец! Твой долг как христианина изгнать всякое чувство касательно Маши, кроме родственного! Нет, и кончен разговор, — Протасова покинула комнату столь стремительно, что край платья зацепился за косяк. Раздался треск рвущейся материи. Жуковскому показалось, что это рвется его сердце...
В Москве он с головой погрузился в работу над «Вестником Европы». Весь день правит, переводит, вычитывает, ездит в типографию. А вечерами пишет в дневнике: «Маша не поступит против воли матери, это не в ее характере. Да и я не пойду против воли старшей сестры... Как убедить Катерину в моих чувствах, в чистоте намерений? Нет и не будет у меня другой возлюбленной, другой супруги, кроме милой Маши...»
А в далеком Белеве Маша перед сном поверяет свои мысли бумаге: «Не вижу своей жизни без Базиля... Но маменька, раз приняв решение, никогда его уж не изменит... Милый мой Базиль, когда приедешь ты к нам?..»
К пятнадцатилетию Маши Жуковский публикует в «Вестнике» две аллегорические сказки — «Три сестры» и «Три пояса». Минвана в первой и Людмила во второй — это Маша, обеим героиням тоже «минуло пятнадцать лет». «Какая привлекательная скромность, какой невинный взгляд, какая нежная, милая душа изображается на лице ее», — пишет Жуковский, мечтая о ней. В следующем году выходит «Марьина роща», и снова между строк — Маша, «душистая фиалка», о которой грезит автор, находясь за двести верст от своей возлюбленной.
