С украшенного живописью плафона свешивалась огромная люстра из золоченой бронзы о сорока подсвечниках. Далее находилась галерея Лаокоона, увешанная гобеленами и украшенная римскими мраморными статуями. К Овальному залу с бархатной мебелью огненного цвета примыкала громадная Мраморная галерея, предназначенная для собраний кавалеров Мальтийского ордена.
Посетителей, переходящих из зала в зал, приводила в восхищение постоянная смена впечатлений: каждая комната казалась произведением искусства, все было до мелочей продумано — лепные украшения стен и потолков, живописные плафоны, резная мебель, тонкой работы люстры, зеркала, узорчатый паркет. Но они не могли не видеть, что бархат, которым затянуты стены, тронут плесенью, которая змеилась и по живописи, искажая и уродуя картины и фрески, а углы больших залов кое-где покрыты льдом. Для того чтобы хоть немного уменьшить сырость, на подоконники клали свежеиспеченный хлеб (считалось, что он хорошо впитывает влагу).
Поднявшись по узкой винтовой лестнице, от чего у нее закружилась голова, Мария Федоровна оказалась в опочивальне Павла. Младшие дети часто заглядывали к отцу, когда он причесывался. Павел в белом шлафроке обычно сидел в простенке между окнами, а старый слуга Китаев завивал ему букли, потом обильно посыпал голову пудрой, водя пуховкой во всех направлениях. Покончив с прической, Китаев с шумом закрывал жестяную крышку пудреницы, Павел вставал и отодвигал стул к камину — это служило сигналом камердинерам войти и начать его одевать, а детям отправляться к матушке. Но сегодня Мария Федоровна сама пришла за детьми. Государь не обратил на нее ни малейшего внимания, наследники же обрадованно вскочили с ковра, на котором играли.
— Мама, — подбежал к ней четырехлетний Николай, — здесь очень тепло, а у нас в детской холодно, и лошадок моих забыли в Зимнем дворце.
Мария Федоровна побледнела, предчувствуя очередной взрыв гнева вспыльчивого супруга, но неожиданно Павел схватил Николая на руки и затанцевал с ним по комнате:
— Ах ты мой барашек, я велю послать слугу в Зимний и привезти твоих лошадок, а когда подрастешь — подарю настоящую лошадь. А замок скоро просохнет, и всем станет тепло.
Старшие сыновья Александр и Константин вызывали у Павла лишь недоверие, болезненную подозрительность, и только с малышами он был нежен и добр: называл овечками и барашками, охотно играл с ними в разные игры, особенно любил жмурки.
Позволив камердинерам надеть на себя мундир, Павел неожиданно дружелюбно проговорил:
— Мари, хочу, чтобы вы присутствовали на сегодняшнем вахт-параде. В девять жду вас на плацу.
