Папа надел поверх расшитой косоворотки черный пиджак и ушел в военкомат. Больше мы не виделись. Через три дня его отправили на фронт. Как узнал потом, отец заходил проститься, но меня все время куда-то отсылали. Двадцать шестого июня отправили за хозяйственным мылом. В очереди и увидел, как наш ефремовский 388-й стрелковый полк спускается по улице Энгельса с горы к вокзалу. Это зрелище врезалось в память навсегда: солдат провожал весь город. И я кинулся вместе со всеми, надеялся увидеть отца... Только он меня раньше заметил, подозвал какого-то мальчишку, попросил: «Вон парень бегает беленький, уведи его!» И тот меня потащил на голубятню. Так мы и не попрощались.
Почему? Не знаю. Видно, боялся растрогаться... Суровый у отца был характер. Однажды выпорол меня хорошенько, когда украл у него пачку папирос и мы с другом выкурили ее всю под лестницей. Табаком разило за километр от обоих. Володька стал совсем зеленым, я чуть посерел. Папа даже ничего спрашивать не стал. Пришел с работы, хлебнул борща и говорит: «Юр, у меня в шкафу ремень висит, принеси...»
Отец ушел на фронт, а мы вскоре оказались в оккупации, где провели ровно двадцать два дня. Когда началась бомбежка Ефремова, с мамой побежали через дорогу — хотели спрятаться в соседском погребе. А самолет уже над нами, из пулемета садит... Искры от пуль такие, будто ручей огненный течет по брусчатке. Мама на меня упала, закрыла собой, жались к земле, пока не стих грохот. Обошла смерть стороной. Но я так напугался, что стал сильно заикаться — до самого поступления в ГИТИС. От недуга излечила сцена.
Немцы особо не зверствовали, у нас в доме столовались шофер Курт и инженер Ганс. Курт, помню, зуб мне клещами вырвал, когда флюс раздулся. А Ганс однажды взял на стройку, отвел на пятый этаж и велел пройтись по балке над лестничным пролетом вперед себя — проверял, не заминирована ли. Между прочим, фамилия наша стояла в списке на ликвидацию: сестры — комсомолки, отец — комиссар. Но Ефремов быстро освободили, фашисты повесили только шесть человек. Дня через два-три после того как город отбили по улицам вели колонну пленных немцев. И сердобольные женщины кидали захватчикам печеную картошку, хлеб из жмыха... Вот он — русский менталитет!
Лену в числе девяти девчонок отобрали в разведроту, Тася же влюбилась в военного корреспондента и устроилась секретарем в газету. Так обе сестры оказались на фронте. А мы с мамой и бабушкой отправились под Астрахань в село Караульное, где жил матушкин дядя. По пути еле спаслись во время бомбежки Сталинграда, на город словно серая туча надвигалась — вражеские самолеты закрыли небо. Людей грузили на баржу, в отсек для перевозки рыбы. Набились туда как селедки. Вдруг ночью вопль: «Тонем, вода!» Где-то образовалась течь — паника, давка. Матросы сверху кричат: «Все нормально! Пробоина несерьезная!» Мы под лестницу спрятались — будь что будет! С тех пор воду не люблю. Много раз пытался преодолеть этот страх: заплыву подальше от берега, но дыхание сбивается — и снова паника! Так детскую травму и не превозмог.
