Наше бытие в родных стенах вращалось вокруг мамы. Мы это отчетливо поняли, когда она однажды уехала в Тбилиси: там тяжело заболела бабушка. За два месяца маминого отсутствия все у нас распалось, мы целыми днями не видели друг друга. Папа, приходя из театра, лежал мрачный в спальне, зашторив окна, дядя проводил время с какой-то дамой, Сандро почти не появлялся дома, я тоже. Виделись мельком: «Привет, как дела?» — и все. А с приездом матери вернулась прежняя жизнь.
Георгий Александрович в быту был поразительно беспомощен. Иногда, если отсутствовала домработница, просил меня сделать ему завтрак. Готовлю, рядом папа варит себе кашу и косится: «А почему мне завтраки не делаешь?» Но он и сам прекрасно справлялся, а когда за спорами о том, как сыграть ту или иную роль, забывали приготовить ужин, вставал и шел к плите. Дядя же и яичницы не пожарил бы — яйцо не умел разбить. Было время, когда не ел свинину, и если мама, ставя перед ним тарелку, говорила, что в ней говядина, Товстоногов, жуя свинину, удовлетворенно заключал: «Ну, говядина — другое дело». Как-то папа во времена тотального дефицита отправился на гастроли в Польшу. Все артисты привезли оттуда вещи, а он приволок килограммов десять картошки. Представить Товстоногова, везущего из-за границы картошку, невозможно, а отца — запросто: в нашей семье именно он ходил по магазинам. Хозяйственным был. И бережливым.
Мне было лет восемнадцать, когда дядя вдруг сказал:
— Сдай на водительские права.
— Зачем? — удивился я. — Машины-то у меня нет.
— Будешь ездить на моей.
Папа не разрешал пользоваться его автомобилем: купил поздно, лет в пятьдесят, кроме того считал, что ничего личного одалживать другим нельзя — ни машин, ни, например, бритв. Я получил права, стал ездить на дядиной — и ни одной аварии. Однажды захотел покатать знакомую девицу, а дядя уехал в театр. Ну и взял втихаря машину отца. Думал, родители в Москве, проедусь и поставлю обратно. И надо же такому случиться — меня подрезал грузовик, смял крыло. Вечером звонит мама, слышу в трубке шум голосов, видно посиделки у них после спектакля. Рассказал ей все. Она:
— Сейчас папу позову.
Тот, весело:
— Ну что?
— Пап, я твою машину разбил.
В ответ прерывающийся нервный смех:
— Ладно. Приеду — поговорим.
Вернувшись, сам занялся ремонтом. Не ругал, только попенял: «Ну что это? Как так можно?» И мне было стыдно!
А вот на то, что носил, отец внимания не обращал. За гардеробом мужа следила Додо.
— Женя, — вопрошала, — сколько можно в этой рубашке ходить?
Он в ответ:
— Да? Ну давай купим другую.
Мама же одевалась элегантно, любила украшения, особенно старинные. Дядя тоже был пижоном. Как-то страшно всех насмешил. Пришла в гости моя теща в маленьком норковом беретике на резиночке. Товстоногов куда-то собирался, вошел к нам сказать «до свидания». Смотрим, у него на шее — сшитый на заказ норковый шарф, а на голове — знакомый беретик. Теща робко:
