Нашей общей мечтой был собственный театр, и мы этой мечтой жили и дышали. Рядом — команда единомышленников: Витя Штейнбах, Саша Васильев, Толя Гузенко, наш чудесный Альберт Тигранович Антонян, который перевел для нас блистательные пьесы Эдуардо де Филиппо, Раймона Суплекса, Макса Ренье. С них и начался «Театр маленьких комедий». Собирались в нашей комнатке в коммуналке, репетировали до умопомрачения, для правдоподобия палили из стартового пистолета...
— А соседи как на это реагировали?
— О, у нас были такие соседи, что про них самих можно пьесы писать. Мы к тому моменту уже разъехались с Юриной бывшей женой и перебрались из трехкомнатной квартиры неподалеку от Дома кино во двор Театра Моссовета. Отец нашей соседки был мусорщиком. И, как некоторые утверждали, зарубил ее мать топором. Но при этом оставил дочери какие-то колоссальные богатства, в том числе два рояля и стоявшую без дела под окнами «Победу». Ни соседка, ни ее сожитель, моложе лет на десять, не работали и жили тем, что продавали какие-то вазы, серебро, хрусталь... Ну и бутылки сдавали для еще большего благополучия. Как же без этого? Бутылок было море: каждый вечер у них собиралось не меньше десятка гостей и дым стоял коромыслом.
При всем при том это была не примитивная компания забулдыг типа Шарикова, а преимущественно люди «с творческой искрой». Могли, к примеру, встать в цепочку и пойти по коридору, припевая: «Мы длинной вереницей пойдем за Синей птицей». Но могли и облевать на кухне раковину. Однажды вышла на кухню на пять минут, возвращаюсь, а на моей постели спит пьяный мужик. Видно, в туалет ходил и дверь перепутал. Никакими силами разбудить его было невозможно. Так и спал, пока приятели не хватились, не пришли за ним и не выволокли прочь. «Галочка, покорнейше прошу простить, думал, интеллигентный человек. Но я в нем ошибся», — сетовал сосед.
Нас как творческую интеллигенцию соседи и их гости очень уважали и все время стремились подружиться. Время от времени Андрей Михайлович аккуратно скребся к нам в комнату и приветливо предлагал: «Галочка, может, стакашек портвешку? — а когда я, не открывая двери, вежливо отказывалась, ставил свой стакан у нашего порога. — Ну, может, после побалуетесь». К утру стакан обычно пустел: портвейн каким-то немыслимым образом выпивала жившая у соседей дворняжка по кличке Кузя. А как-то, помню, стучит к нам сосед и заговорщицки сообщает:
— Галочка, у меня тут приятель, поэт. Так вот, он написал стихи и жаждет их вам прочесть.
— Андрей Михайлович, я уже в кровати лежу.
— Ничего, Галочка, не тревожьтесь, он их через замочную скважину почитает.
И через секунду из замочной скважины раздался заунывный голос, нараспев декламирующий какие-то вирши о генерале Карбышеве, замученном фашистами.
Своего помещения наш театр, конечно, не имел, мы были приписаны к Костромской филармонии, ездили по всей стране. И обязательно несколько раз в год совершали турне по «родной» Костромской области: Буй, Чухлома, Галич, Солигалич. Места там волшебной красоты, но дороги просто дьявольские. Уже в августе распутица наступала такая, что иногда добирались к месту спектакля на санях, которые тащил трактор. А зимой мороз под тридцать. Лежу я на сцене в огромной кровати в пеньюаре, в кружевных простынях, а зрители в зале в шубах сидят. Зато какие зрители! На сцену они смотрели как завороженные, только пар из приоткрытых ртов вокруг струился...
